Действительность. Том 1

Текелински

Вещь в себе

Самая трансцендентальная тайна, манящая своей бездонностью, потусторонностью, своей тёмностью. Чем дальше мы в неё заглядываем, тем глубже смотрим в себя. Древние смотрели на это несколько иначе, они не делили суть, и её проявления. Их религия имела иные поля созерцания, их Бог находился в другом месте. Теперешние мудрецы стараются наделить этот предмет воззрения, некоей конкретикой, диалектически отделив от вещи, её проявления. А попросту сказать, отделив от явления, её сокровенную независимую суть. Придав этой сути мистически сакральный образ, и обозначив понятием «вещь в себе».

Здесь проявляется та же особенность нашего разумения, мы, следуя линейной пространственно-временной парадигме, как доминирующей векторности, и вивисекции, как единственно возможной для удовлетворения форме собственного разумения, разделяем то, что не раздельно, что не может быть отдельно. Но наш разум желает удовлетворяться, и он делает то, что приносит ему это удовлетворение.

Вдумайтесь, что есть «вещь в себе», чем она могла бы быть, в нашей феноменальной действительности, кроме как трансцендентальной, мифической субстанцией, находящей своё подтверждение лишь в вере, как единственно возможной антиаподиктической парадигме нашего сознания? То есть, мы подразумеваем, что она есть, что она должна быть. Но, что она? Чем она могла бы быть? Метафизика, даже в своих самых углублённых воззрениях должна всё же, иметь хоть какую-то наглядную определённость, пусть трансцендентальную.

Вещью мы называем то, что ощущаем, или хотя бы мыслим в виде формативно-отчерченного объекта познания. Ведь для того, чтобы мыслить нечто, должен быть образ того, что мыслишь. Как показывает опыт, в силу наличия в общем философском мировоззрении такой мифологемной существенности как «вещь в себе» – такое положение совсем не обязательно. Определяя наличие в вещи «вещь в себе», как чего-то отдельного, самостоятельного, с совершенно иными свойствами, чем у воспринимаемой вещи, мы тем самым отправляемся в мистику, в домыслы запредельного бытия. Мы ищем Бога – в материальном, как ищем метафизику всегда и всюду в трансцендентальном. Наш разум всегда стремиться найти первопричину всего сущего. Последнюю инстанцию, или сказать точнее самую первую, самую основательную. Тем самым, мы впадаем в антропоморфный мистицизм, и находим для себя плоскость запредельного мышления. И нас заставляет следовать этой плоскости наш жаждущий удовлетворения разум. Он хочет искать и находить, и снова искать. В том его генетическая основа, (воля, – не имеющая возможности остановиться).

Но посмотрите внимательнее, – где на самом деле мы её ищем, эту пресловутую «вещь в себе»? Мы ищем её там, где ее, и быть не может! Мы ищем её – во вне возможностей собственного миросозерцания. Мы словно бродим в лесах, где не растут не только «съедобные грибы», но и вообще всякие «грибы». Мы плутаем по изначально неправильно выбранным дорогам. Стремимся в моря без берегов, и тонем постоянно в собственных заблуждениях. Мы совершенно не желаем осознавать, что, углубляясь в суть вещи, в самую сакральную её глубину, мы обречены вечно опускаться в бездонную пропасть. Ибо никогда не найдём конечной точки, как бы глубоко не уходили. На каждом этапе мы обязательно будем находить причину, которая будет ещё первичнее, после которой ещё, и так далее. Поиск «вещи в себе», подобен бесконечному поиску неделимой точки пространства или времени. Суть всегда будет оставаться где-то там. «Вещь в себе» – это взгляд в бездну, в прямом смысле слова. Мы чувствуем, что она должна быть, но где она и что она, никогда не узнаем. И в этом нам не помогут ни трансцендентальная логика, ни аналитика, ни диалектика, ни чистое воззрение, ни фундаментальная физика. Ничто не в силах приблизить нас к «вещи в себе», как ничто не может приблизить нас к истине в последней инстанции. Мы никогда не коснёмся её, где бы ни искали, снаружи ли, смотря в отражение десницы, или внутри себя, смотря в саму десницу мира.

Если чертить параллели и переносить это архаическое положение на нашу психофизику, то становиться очевидным, что вся наша мораль и следующая за ней психология, имеют своей основой тот же принцип отделения сути, от явления. Ведь мы считаем наши поступки чем-то отдельным от нашей сущности, что мы тем самым способны контролировать наше поведение, что наше, ни от кого не зависимое внутреннее «Я», решает, как поступить в той или иной ситуации. Кто-то сидит в нас, кто-то совершенно самостоятельный, независимый от причин и мотивов, – «Великий карлик», тот, кто даже может по своему усмотрению реагировать на мотивы, не зависимо от силы мотива, произвольно, как ему вздумается? Некая сущность, которая решает и действует вопреки всем законам природы, существующим вокруг неё и в ней самой. Которая даже может нарушить «закон причинности», прервать цепь последовательности каузальных связей собственного душевного агрегатива. Эдакая совершенно самодостаточная абсолютная самосущность, обладающая полной свободой. В этом заключено как всё теологическое, так и всё мистическое. Ибо здесь чувствуется дыхание бога!

Я полагаю, что истоки всякой религии, её сакральные первопричины кроются именно здесь. Не в непонимании внешних явлений древними, но именно в самоощущении собственного произвольного «Я». Теологическая сторона нашего сознания, зарождалась из чувства, что в нас сидит нечто божественно-абсолютное в своей свободе, нечто абсолютно независимое и абстрагировано-самостоятельное. Что проявления нашей воли могут ни на чём не основываться, действовать сами из себя. Эдакая – автономность в Абсолюте. Это собственное внутреннее мироощущение постепенно укоренилось в нас, и мы естественным образом начали проецировать его на всё, что нас окружает, – все, что подвластно нашему разумению. И «вещь в себе», которую мы хотим найти в каждом объекте феноменального мира, нечто отдельное от проявлений этой вещи, некое – абсолютно само, – Бог, сидящий в каждой вещи, и решающий по своему усмотрению, как ей, этой вещи проявляться.

В силу строения нашего разума, в силу его генетической организации, ему очень этого бы хотелось. В самых укромных своих глубинах, нам хочется думать, что мы абсолютно свободны в собственных действиях. И мы получаем эту иллюзию, удовлетворяясь ей. И эта главная иллюзия нашего сознания, проецируется на весь окружающий нас мир. В поиске «вещи в себе», мы жаждем той же, но лишь спроецированной вовне иллюзии, что находим в себе. И всё лишь для того, чтобы найти подтверждение нашей уверенности в том, что в нас, в глубине нашего сердца, существует произвольное в своей сути зерно, самостоятельная субстанция, абсолютно свободная в проявлениях, независящая даже от мотивов и условий собственного бытия. Что это, в конце концов, не иллюзия нашего сознания, что она существует вовне, в действительной реальности феноменального мира. Это в сути своей тот же Теизм, лишь находящий своё воплощение и свои монады в физике вещей. «Вещь в себе» это – нирвана нашего сознания, запредельность перспективного осмысления и различных плоскостей мировоззрения. То место, и то пространство, где на самом деле не должно быть ничего, – «полная пустота», как воплощение абсолютной гармонии мира. (К этому я ещё вернусь).

Кто посмотрит глубоко на то, как образуются многие утверждения, касающиеся не столько метафизики духа, сколько научного мира, тот поймёт насколько важное значение имеет Теизм, во всяких кругах нашего мировоззрения, включая и научных круги, – научные в первую очередь. Какое влияние теистическая, по сути, форма осмысления всяких явлений мира, оказывает на все умозаключения философов и учёных всякого ранга, и различного поля деятельности.

Я начинаю думать, до каких пределов мы можем дойти в нашем познании мира. Что на самом деле иллюзорно, а что достоверно? Может статься, что весь окружающий нас мир – только иллюзия? И всякая философия так же не выходит из этого круга? Очень даже может быть. Ведь достоверность, какой бы она не казалась аподиктической и совершенной, всегда глубоко относительна и сакрально антропоморфна. Никто и ничто в этом мире не может быть истиной в последней инстанции.

Что же есть в действительности, – что на самом деле существует? Судить о всякой вещи мы можем только в контексте её проявлений. Всякая вещь проявляет себя строго в определённой последовательности, в строгой характерности, реагируя с абсолютной необходимостью на оказываемые на неё внешние воздействия. Самый наглядный пример в этом смысле это простая химическая реакция, которая в определённых условиях будет протекать именно так, и никак иначе. Сущность всякой вещи и её реакции – едины. Они есть суть одно, и не разделимы ни в феноменально физическом, ни метафизическом, ни трансцендентальном смысле.

Мы, люди, реагируем и проявляемся точно с такой же строгой последовательностью, как и простейшая химическая реакция. Вся разница лишь в сложности, вытекающей из сложенности организма. Но необходимость проявлений при определённых условиях, – всегда однозначна. И ни о какой свободе, или произволе не может быть и речи. Если опустить «сверх – возможности» нашего разумения, (которые являются таковыми, только в наших же оценках), то мы найдём, что, по сути, мало отличаемся от всякой простейшей системы феноменального мира. Как я уже не раз отмечал, все наши механизмы идентичны механизмам присущим всякой структуре как «живого», так и «неживого» мира. Всякая вещь в этом мире формируется в индивидуальную характерность в зависимости от оказываемых воздействий на неё извне. И складывается в нечто «сложенное», сугубо благодаря этим воздействиям, и адекватно их характерным особенностям. И то, что иная вещь при всей своей схожести, реагирует на воздействие внешнего мира по-другому, говорит лишь о том, что её внутренняя структура формировалась в иных условиях. Метафорически выражаясь, её форма, её характер есть сложенные пластами условия пребывания. Выложенные в сложную мозаику условия бытия.