Дезертир
Шрифт:
Пес перестал махать хвостом.
– Обиделся? Ну, прости меня. Знаю, ты такое не ешь. Тебе, брат, мясо подавай. А как бы ты еще вымахал таким здоровым? Натуральный волк.
Пес заворчал.
– Ну-ну, успокойся. Не нравится, когда лесного собрата поминают? Ты хороший, добрый волк...
Пес неожиданно лизнул его в щеку и отпрыгнул в сторону. Обернулся и топнул передними лапами о землю. Снова отпрыгнул. Обернулся.
– Куда ты зовешь меня?
Пес склонил голову набок, замер на какие-то мгновения, а затем стремительно умчался прочь. В туман.
14
Треск разносится по округе на десятки стадий. Треск и рев. Привычные звуки, не дающие лесу уснуть. А он уже сонно зевает, сбрасывая свои расшитые золотом одежды. Ночью ударил первый заморозок. Иней тонким льняным платком укрыл землю на несколько часов и сейчас уже исчезал, распадаясь на маленькие лоскутки, не желающие сдаваться солнечным лучам. Первые вестники грядущей зимы появились еще вчера, кружась в золотом вихре танцующей осени. Они нетерпеливы. Одиноким белым звездочкам еще долго предстоит парить меж ветвей сбросивших свою листву деревьев. Пройдет еще месяц или даже два, прежде чем они наберут силу. Но внизу, в долинах, на побережье, им редко удавалось одержать победу над царящим там почти бесконечным летом.
Лес засыпает под треск сталкивающихся рогов, под рев оленьих быков, сражающихся за право дать начало новой жизни. Лес много повидал. Ничего нового в этой вечной битве, из года в год одно и то же, пока стоит мир. Но молодые самцы его скуки не разделяют. Горячая кровь заставляет их спешить: жизнь коротка и надо успеть доказать, что именно ты достоин ее продолжения в другом, в своем ребенке.
Кровь бурлит, а иногда и льется, самцы бьются насмерть, стараясь боднуть соперника в бок. И вот один уступает, бежит прочь. Победитель горделиво вскидывает голову. Он силен, красив и важен. Та, за благосклонность которой он сражался, может быть спокойна – он достойнейший. Разве есть хоть одна причина, чтобы отвергнуть его? Конечно, нет. И в этом естественный порядок вещей. Так установил Рогатый, великий бог, повелитель жизни, коего фракийцы зовут Сабазием. Так завещала Бендида, богиня-охотница, богиня-мать.
Всякое живое существо беспрекословно подчиняется этому высшему закону. Кроме человека.
Звук тюкающего топора Асдула услышал задолго до того, как добрался до своей цели, небольшой поляны, надежно укрытой от постороннего взгляда глубоко в чаще леса.
Конь тихонько всхрапнул. С верхушки ближней елки сорвалось что-то большое, захлопало крыльями, стремительно удаляясь. Асдула вздрогнул, непроизвольно схватившись за меч.
"Вот же ведьма. В самую глушь забралась. Как в басне живет. Повернись к лесу задом, ко мне передом... Нарочно про себя так думать заставляет? А ну как, не врут люди?"
Асдула провел ладонью по окладистой рыжей бороде и сошел с коня.
Тюканье топора, звонко разносившееся по округе, прекратилось. Асдула отвел рукой тяжелую еловую лапу, и взору его открылась круглая поляна-амфитеатр, локтей пятьдесят в поперечнике. В дальнем от тропы конце, едва заметный среди шатров вековых елей, стоял дом. Наполовину спрятавшийся под землю сруб почернел от времени. Высокая соломенная двускатная крыша опиралась прямо на землю, отчего дом походил на здоровенный шалаш.
Рядом с домом стояла девушка в белой, до пят, рубахе, черном узорчатом переднике, расшитом красными и желтыми нитками и овчине-безрукавке. Льняной украшенный вышивкой платок сполз на шею, обнажив светлые волосы. В руке девушка держала тяжелый колун с ясеневым топорищем, а рядом на массивной колоде стояла чурка. С десяток поленьев в беспорядке валялись возле колоды, но большая их часть уже аккуратно сложена возле дома. Рядом лежали рогожи, заготовленные укрывать поленницу. Девушка, отставив работу, спокойно смотрела не незваного гостя.
Асдула, поглаживая оберег на поясе, вышел из тени.
– Здравствуй, Берза, – поприветствовал девушку пришелец.
– И ты, тарабост [87] , не хворай.
– А захвораю, вылечишь ли?
– Я всякий люд лечу, могу и тебя пользовать. Коли не боишься, – усмехнулась Берза.
– Чего мне бояться? Или верно про тебя говорят, что порушенность тела ты черным заговором снимаешь? Раны затягиваются, а душа человека слепнет.
– Кому же это чья-то слепая душа на меня жалуется? Или покойник восстал?
87
Тарабост – представитель высшей фракийской знати, аналог русского боярина.
– Языки у баб, как помело, – засмеялся Асдула.
– Ты и не слушай.
Асдула не ответил, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как подступиться к делу, за которым приехал сюда.
– Ты зачем здесь? – Берза отвернулась от князя, легко, словно не женскими руками, взмахнула колуном и развалила березовую чурку на две почти ровные половины, – не на медведя чай, такой нарядный, собрался?
– Не на медведя, – ответил тарабост.
Он действительно был одет не для лесной дороги. Дорогие сапоги, украшенные тесьмой, кожух поверх красной рубахи, узорчато отделанный серебряными заклепками. На плечах шерстяной плащ, скрепленный драгоценной фибулой – словно в посольство собрался, пыль в глаза пускать богатством и важностью.
– Что же ты сама-то? – спохватился Асдула, – давай, помогу.
Берза снова повернулась к нему, отставив колун и уперев руки в бока. В глазах ее играла насмешка.
– Помоги. Давненько, поди, топорища в руках не держал.
– Держал, – тарабост поплевал на ладони, – да только тем топором не дрова рубил, а головы.
– Ну-ну, – не поверила Берза, – с кем воевал-то? Не с женой ли? Ноги-то шире расставь, не ровен час, уязвишь себя, или вовсе оттяпаешь. Я назад не пришью.
Асдула расколол полено, опустил колун и полез за пазуху. На свет появилась золотая шейная гривна.
– Прими. Моей назовешься, целиком в золото одену.
Берза на миг опешила, а потом расхохоталась.
– У тебя сколько жен-то, Асдула? Трое? Не любят что ли? Или надоели уже?
Тарабост побагровел.
– Не юли, девка! Отвечай, согласна?
Берза покачала головой.
– Что твои люди скажут? Связался с ведьмой...
– Баб не слушай, сама мне советовала. За меня пойдешь, ни одна не пикнет.
– Только бабы меня ведьмой зовут?
– Башку снесу, кто хоть мигнет не так!