Дежурные по стране
Шрифт:
— Твоё личное мнение, — забегали глаза у Магурова.
— Не юли. Я уже одного парня в твой район направил. Поможем, чем сможем. Не строй из себя калеку. Ты выгнал из меня беса фашизма, теперь моя очередь за твоих лукавых чертенят браться. К ответу, Яша.
— Как ты мог обо мне такое подумать? — надулся Магуров.
В это время кто-то ударом ноги открыл дверь в палату и втолкнул в проход мужика лет тридцати, одетого в спортивный костюм, поверх которого был накинут застиранный больничный халат, какие выдают родственникам и друзьям перед тем, как пропустить их к больному. Следом зашёл
— Принимай военнопленного, Лёха. — Бывший бригадир «РНЕ» посмотрел на Магурова. — Здорово, Яша. Заочно тебя знаю. Наши отцы вместе шубами торгуют. Прости меня за всё, ведь это я тогда Левандовскому приказал тебя избить. Лёха мне уже рассказал, что ты тоже дежурный. — Стёгов заскрежетал зубами, его глаза налились кровью, а ноздри расширились и побелели, когда он перевёл взгляд на мужика, которого привёл в больницу под дулом пистолета. — На твоём участке сорняки растут, Яша. Вот один вырвал и сюда притащил. Рассказывай дежурным, шанхайский бурьян, за какие заслуги я тебя сюда приволок.
— Осади, Виталя, — сказал Левандовский. — Говори толком.
— Хорошо. Освободи меня от клятвы, которую я дал тебе утром. Если бы не она, я бы этого урода ещё в Шанхае шлёпнул. Без суда и следствия. Рассказывай пацанам, лебеда шанхайская, как ты жену дубасишь, как ещё беременной лупил её по животу, как она забивается под кровать, чтобы накормить ребёнка молоком. В подробностях, собака.
— Щенёнка от другого прижила, сука, — глухо зарычал мужик. — Если бы не твоя пушка, я бы тебя сам в Шанхае положил. Узнал бы тогда, как в чужую семью нос совать.
Стёгов бросил пистолет на пол и потребовал:
— Забери слово, Лёха. Я с этим чертополохом на кулаках разберусь.
Левандовский подошёл к Стёгову, взял его за грудки и, поразив и без того опешившего Виталия северным сиянием в глазах, сухо произнёс:
— Мало крови пролил, скинхед? Слово, данное мне в берёзовой роще, назад не беру.
— Лёха, ты сдурел? Если мы тебя несправедливо расстрелять хотели, то с этим мужиком… он же беременную женщину бил.
Шанхаец опешил. Магуров схватился за голову и стал бормотать:
— Всё. Остановиться. Нельзя. Люди. Нет, нет. Выхожу из игры. Надо остановиться. Погибнем. Мы все погибнем. Забыть. Обо всём забыть. Лёха, что же мы делаем?
— Желаю прожить долгую и счастливую жизнь, друг, — ухмыльнулся Левандовский. — А я продолжу погружение.
— Только кессонную болезнь не подхвати, когда всплывать будешь, — отцепив руки Алексея, сказал Стёгов. — Что с этой шанхайской падалью делать?
— С этой секунды ты приходишься ему родным братом, Виталя.
— Братом???
— А ты как думал? Плоть от плоти, кровь от крови.
— Лучше пристрели меня.
— Обрыбишься. Раз не дорожишь ни своей, ни чужой жизнью, будем учиться трепетно любить и свою, и чужую.
— Кто ты такой, чтобы мне указывать?
— Никто. Проваливай отсюда. Уходи, а бить его я тебе не дам.
— Что предлагаешь?
— Поселишься с ним под одной крышей.
— Вы чё совсем охренели? — заартачился мужик. — Тамбовский волк ему брат. Я его ментам сдам, если он ещё раз ко мне сунется.
— Пасть завали, брат, — вежливо произнёс Левандовский. — Все люди — братья, брат. Ты — старший,
— Психи, — не на шутку перепугался мужик. — Вы тут все — психи.
— Заткнись, брат, — улыбнулся Стёгов и обратился к Левандовскому: «Продолжай, брат».
— В общем, вроде всё уже сказал. Живёшь с ним, Виталя. Помогаешь ему во всём. Начнёт приставать к нашему племяннику — огонь на поражение. Рыпнется на свою жену — огонь на поражение. Нецензурная брань — огонь на поражение. Нажрётся — огонь на поражение. В нашей большой российской семье, дорогие братья, скоро воцарится мир и покой. А про большую семью я к тому, мужик, что, если кому-то вдруг захочется прибегнуть к помощи третьих лиц, написать жалобу в милицию, например, то этот кто-то очень пожалеет о своём необдуманном решении. Братьев у нас много, — правда, Виталя? И все без исключения — ворошиловские стрелки на поражение, если кто-то захочет стащить у них победу. Чё смотришь, мужик? Много нас у матушки России. Как там у классика: «Нас тьмы, и тьмы, и тьмы».
Во время этого разговора Магуров постепенно отошёл от потрясения, вызванного известием о несостоявшемся расстреле Левандовского. Ему стало стыдно. Зная друга, Яша понял, что Алексей, заглянувший в глаза смерти прошлой ночью, открыл в себе какие-то внутренние резервы, которые помогают ему оставаться адекватным и спокойным даже в случае с мужиком, издевавшимся над женой и ребёнком. Магуров подумал, что, если он по отношению к шанхайцу испытывает страх и неприязнь, Стёгов — ярость и неприязнь, которые застилают им глаза, то Левандовский в отличие от них не ощущает ничего подобного. Яша пришёл к выводу, что это чувство нельзя назвать равнодушием. Тогда что? Неужели любовь? Магуров стал отгонять эту мысль, но она возвращалась к нему снова и снова, как преданная собака, пока не овладела им полностью. Да, Яша вынужден был признать, что Алексей любит это чудовище, но как-то беспощадно, как тех бесстыдных людей, которых Христос выгнал из храма. Магуров угадал. Это была суровая любовь, которая наказывает подлеца одними ей ведомыми способами, но никогда не уничтожает и не растаптывает человека.
— Всё ясно, — произнёс Стёгов. — Мы с моим шанхайским братом уходим. Осталось только выяснить его имя.
— Вадим Евгеньевич, — пробурчал мужик. — Почаще и с улыбочкой.
— Пошли, дорогой Вадик. Я уже успел привязаться к тебе. Пошевеливайся. Мне не терпится познакомиться с племянником. Кстати, надо будет забежать в магазин и купить мальчонке игрушку, а то не по-людски как-то. Дядька я или не дядька, в конце концов? Устроим маленький безалкогольный праздник в узком семейном кругу.
— Это почему безалкогольный? — воспротивился мужик.
— Можно и алкогольный, только потом я прострелю тебе позвоночник. Обездвижу, так сказать, до полной парализации, чтобы ты какое-то время ходил под себя, а потом умер в собственных испражнениях, из которых я тщетно пытался тебя вытащить, брат.
— И ещё, — сказал Левандовский. — Если вдруг выяснится, что жена нашего любимого брата — шалава, родила племянника от соседа, то отомстишь за поруганную честь семьи, Виталя.
— Огонь на поражение? — уточнил Стёгов.