Ди-джей 2
Шрифт:
— Я только, что вернулся с заседания художественного Совета завода взявшего над нами шефство. В общем, они приняли решение провести концерт силами других творческих коллективов.
— Почему? Что случилось? — одновременно произнесли Валерка с Максимом.
— Убеждены, что не стоит приглашать малоизвестную группу на такое серьёзное и ответственное мероприятие. А творческие номера нашей самодеятельности им вообще не интересны.
— Как же так, Егор Кузьмич? — попытался оправдаться Смирнов. — Мы же второй день готовимся к выступлению. Записали новую песню. Завтра
— Друзья мои, что я мог поделать? — Щебетов виновато улыбнулся. — Их много. Они руководство завода. Сами принимают решение — тут же отменяют. Их там черт не разберёт, что они хотят и желают. Вызвали меня, поставили перед фактом и всё — свободен.
— …А с другой стороны, может быть оно и к лучшему: Вы ещё сырые. Поработаете лето, отрепетируете номера, а уже потом будете спокойно выступать.
….
После ухода директора в непорочную душу комсомольца Смирнова подобно вирусу пробралась истерика. Спустя две минуты зараза выросла до гигантских размеров, махрово расцвела и дала огромные плоды…
— А-а-а! Я знал! Я знал, так всё и будет. Я предполагал, что этим всё и закончиться. А мама говорила мне, предупреждала: «Валера, сынок, будь умницей, иди в экономисты, бухгалтера или счетоводы». Тихая, не пыльная работа. Сидел бы сейчас спокойно где-нибудь в конторке, перекладывал бумажки, сводил бы дебет с кредитом. Грыз бы карандаш. Так нет! Не послушался. Пошёл в эти дурацкие моляры-художники! Романтики захотелось! Натурщиц красивых рисовать. Какой чёрт занёс меня вообще в этот серый, скучный, мрачный ДК?! Чего я тут не видел? Кого позабыл? Ещё петь зачем-то заставили?
— Валера успокойся, — Максим попытался образумить взбунтовавшегося друга.
— Успокоиться? — Смирнов вскочил с места и начал метаться по комнате. — Я, спокоен! Я полностью спокоен. Кстати, я знал, что у нас ничего не получиться. Был уверен на пятьсот процентов! Даже, нет — на тысячу! А ещё ты тут, со своей дурацкой песней. Говорил тебе — плохая песня — никчёмная — не стоит её петь. Так нет, не слушает меня. Конечно, мы же гордые! Сами по себе. А я всё горло изодрал, доказывая, что прав и не верблюд. Почему на меня не обращают внимания? Почему? Неужели трудно прислушаться к моему мнению? Один раз? Хотя бы один?
— Валера, это всего лишь отказ. Всего один. У нас этих концертов ещё будет целая куча. А может и больше.
— Куча? Ты, не понимаешь! Не нужна мне куча. Я всем уже похвалился. Пригласил на концерт: И маму, и тётю Люсю, и бабу Лену. Да всех! А теперь, выходит, что? Ничего не будет? Всё отменили? А я — врун и пустобрёх? И девчонки будут надо мной смеяться, тыкать пальцами, обзывать за глаза.
— Валера, отчего сразу такие выводы? Почему обязательно будут смеяться?
— Потому, что жизнь у меня такая — не везет мне: Ни разу, нигде, никогда, — человек «с разбитой в дребезги судьбой» презрительно махнул рукой и выскочил в коридор. Обогнув невысокого, полного, похожего на колобок человека, понесся сломя голову, куда глаза глядят.
7
В дверь творческой мастерской громко стукнули: раз, два, три.
— Войдите, открыто.
В комнату вошел, отдуваясь и протирая лысую голову носовым платком, полный человек. Неизвестный, задрал нос, осмотрел присутствующих, после чего величественно произнес…
— Господа, подскажите, кто из вас будет товарищ… Максим Иванов?
— Он, — Вовчик поднял голову, оторвался от радиоприемника, в котором что-то крутил, вертел, нажимал и ткнул рукой в Макса.
(Сорванец, за последние двое суток, с момента своего появления и по текущее время, превратился в почетного «внебрачного» сына студии звукозаписи. «Скромный певец-хулиган», что хотел то и творил на выделенной ему территории. И всё ему сходило с рук.).
— Да, это я, — Максим подтвердил слова пионера.
Колобок ринулся навстречу радисту, протягивая обе ладони для рукопожатия…
— Сударь, рад встречи! Я представлял вас, именно таким: По-гусарски бравым, творчески-раскованным, амбициозным и в то же время скромным молодым человеком.
— Он такой! — малолетний гений вновь влез в разговор. Раскрыв рот, он как шаман крутил отвёрткой над радиоусилителем: Спрятавшись за паутину, на него с испугом смотрели серебристые радиолампы, алюминиевые патроны конденсаторов, хвостатые провода сопротивлений и пухлые катушки трансформаторов.
— Я! главный режиссёр народного театра-студии «Новое время» Крутиков Ростислав Альбертович, — произнесли возвышено с помпезностью Марка Туллия Цицерона. — Надеюсь, слышали. Обо мне много говорят!
— Э-э-э, — протянул Макс, не зная, что ответить. — Раз говорят, тогда, наверное, правда…
— Милостивый государь, — Крутиков сразу перебил хозяина музыкальной каморки. — Надеюсь, вы хорошо воспитаны и не поддерживаете мнение тех горлопанов и писак, что опубликовали гнусную ложь в последнем номере «Театральной жизни»? Замечу сразу, со всей ответственностью и прямотой — это всё чушь, зависть и наговор завистников.
— Статья? — ди-джей начал перечислять вопросы, по-прежнему ничего не понимая. — В последнем номере? В «Театральной жизни»?
— Не думайте спорить! Никому не нужна эта заказная Хлестаковщина! Максим, вы же творческий человек? Надеюсь, были на последнем спектакле? Видели и вместе с героями пережили моё творенье? Во всём разобрались?
— Ваше творенье?
— К нам, приходит мало зрителей. Зато они понимают, что суть жизни, это вечная тревога и вечный вопрос: Быть или не быть — упасть или подняться — смириться или бунтовать! И поэтому я не кому не позволю говорить, а уж тем более писать гадкое о моем творчестве! Оскорблять меня в Театре или не дай бог Театр во мне!