Ди-джей 2
Шрифт:
— Так! Стоп, — «Станиславский» решительно остановил мизансцену. — Жаворонки мои! Что это за иллюзорная миниатюра? Где эмоции? Чувства? Где особая атмосфера ожидания и тревог? Где игра? НЕ ВЕРЮ!
— Э-э-э, как вас там, Кроликов? — театрал сильно, как по доске, застучал пальцем по лбу. Он вовремя вспомнил фамилию главного актёра и подозрительно пригляделся к нему. — Голубчик, что же вы фальшивите? Что же вы хватаете её за талию, простите, как корову?
— ??? — «худышка-принцесса» недовольно полыхнула глазами и запрокинула голову.
— Она же по сценарию нежная, пятнадцатилетняя девственница, которая порхает подобно мотыльку, перелетая от любви с одного цветка на другой. И вот, вы, в конце действия, подхватываете её на руки. Нежно! С волнением прижимаетесь к юному, непорочному тельцу. Горячо целуете, томимый желанием скорой ночи и безумно-страстной любви! Все вокруг радуются. Танцуют. Поют. Понятно?
— Я постараюсь.
— Да уж постарайтесь! — почти рыдая, взмолился режиссёр. — Так, друзья мои, с того же места, ещё раз…
— Стоп!!! — новый хлопок в ладоши.
— Тимофеева? — театрал застонал, будто ему переламывали дробилкой кости. — Где вас учили так вульгарно целоваться? Кто этот пошлый и бездарный интриган из подворотни? Поверьте мне на слово, ни у кого: Ни у Станиславского, ни у Мейерхольда, ни даже у Немировича-Данченко главная героиня никогда не позволяла себе такого кощунства и бездарности в отношении своих чувств.
«Влюблённый юноша» едва не уронил неподъёмную ношу на пол. Он тяжело засопел. Наклонился вперед. Подогнул ноги в коленях. Вцепился руками в «ненаглядную», начал приводить в порядок дыхание.
— Поймите, Тимофеева! Вы, целуете наследного принца. Принца!!! Человека королевских кровей! Будущего руководителя государства — а не пьяного сантехника дядю Колю с шестого участка, который случайно зашел к вам за водкой. Где ваша потаённая страсть, я вас спрашиваю? Где безвозмездный порыв души? В конце концов, где хотя бы простая благодарность бедному юноше за спасение?
— …Голубушка, соберитесь, — главный режиссёр артистически положил руку на сердце. — Вживитесь в роль. Растворитесь в ней. Поймите! Придёт зритель, и ему нужно показать чувства, игру, страдания, переживания… СПЭК-ТАК-ЛЬ, а не затрапезную халтуру из дешевого варьете. Вам, ясно?!
— Хорошо, я попробую, — недовольно процедили сквозь зубы.
— И-и-и, начали…
— Снова, стоп! Что за люди бродят по залу во время репетиции? Что у нас здесь за дикое пастбище бешеных гиппопотамов? Почему нам мешают работать?
— Ростислав Альбертович, — встревоженный администратор вышел на свет рампы и подошел к «мэтру» народного театра. — В продолжении вопроса по поводу лишних билетов?!
— Милостивый государь, я вам в последний раз сообщаю: Я! не занимаюсь билетами. Неужели не понятно, с первого раза?
— Здесь, несколько, другое, — продолжал настаивать работник. — Ростислав Альбертович, администрация ДК интересуется, не будите ли вы возражать против того, что после репетиции в зале установят ещё два ряда дополнительных мест?
— Нет, не буду!
10
В «Творческой мастерской» полным ходом продолжалась настройка и юстировка «доставшейся по наследству» звукозаписывающей аппаратуры.
Работали с голосом, звуками.
— «Комсомольская правда!», — крепкий розовощёкий мальчишка начал громко, с выражением читать в микрофон заголовок печатного издания.
Спустя несколько секунд произношение «талантливого чтица-самородка», пройдя сквозь программную обработку завибрировало в колонках, замедлилось, будто его растянули во времени, стало хрипеть и дрожать…
— О-о-о-снована-на-на-на… в мае-е-е-е одна тысяча девятьсот двадцать пя-пя-пя-у-у-у-э-у-о-то-о-о-го гррро-о-у-о ддда-дда-да-да-да-да.
— Газета выпущена четвертого июня семьдесят седьмова-я, — неизвестно откуда вместо озорника-мальчишки появилась, и звонко завопила нудная противная девчонка.
(Больше всего её голос походил на недовольные причитания Машки Булкиной из пятого «А». Не любил её Вовчик — вот не сколечко — не любил. У него с ней был личный — «вооруженный до зубов» не затухающий конфликт).
–
Нифигасе-а? — он представил конопатую, в очках ябеду-корябиду, возникшую рядом, и отвлёкся от чтения.
— Фигасе-а? Гасе-а? Се-а? Се-а? — многочисленное эхо подхватило праведное возмущение и потащило его куда-то далеко — далеко, примерно в сторону Чертаново.
— Это я говорю? Я-йя-йя-йя-я-я-я? Мой голос? Да? — речь чтица вновь изменилась — стала более взрослой и теперь уже больше напоминала строгий голос Нины Степановны — преподавателя математики.
— Вовчик! — рассуждения мальца, вместо голоса Максима, перебило хрипловатое высказывание Щебетова Егора Кузьмича. — Не спим. Читаем далее.
— Это че и его можно парадировать? — требовательно спросила математичка.
— Можно, если не болтать, а продолжить читать газету, — хором напомнили мальцу сразу несколько директоров на фоне непрекращающихся звуков стрельбы, взрывов и завывания полицейских сирен.
— Круть у-уть у-уть у-уть!!! — зарыдала всхлипывая училка.
«Женщина» застыла на несколько секунд, прислушиваясь к внутренним ощущениям. — «Мало ли что? Я ли это? Почему это со мной?».
— ВЛАДИМИР, ЧИТАЙ ДАЛЬШЕ, — торжественно, словно на параде, напомнил диктор Левитан. — НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ!