Ди-джей 2
Шрифт:
— Одним словом… — режиссер махнул шарфом как флагом. — Судари мои, через два-три дня мне будет нужна новая финальная песня. Да такая, чтобы народ плакал и рукоплескал. Страдал от переживаний и носил актёров на руках. Господа, это должен быть популярнейший шлягер!
— Увы, Ростислав Альбертович, — произнесли расстроено из-за стола с аппаратурой. — Мы не сможем записать песню к концу недели, да ещё на итальянском языке.
— Сударь, голубчик, как же так? Как не сможете? — главреж побледнел, потом багрово покраснел: Мир рухнул в глазах «выдающегося творца всех времён и народов».
— Мы заняты. У нас городской конкурс испанской песни в честь годовщины борьбы советских летчиков с диктатором Франко.
— Постойте? — деятель искусств посмотрел на присутствующих с такой растерянностью, будто у него только, что бесцеремонно украли систему Станиславского! — Какой конкурс? Какие летчики? Какой ещё Франко? Когда сможете написать песню?
— Может быть через месяц. Может через два. Через три — четыре, скорее всего, точно.
— Значит, не поможете? — в огород пришельца из будущего был брошен последний камень. — Даже за любовь публики и размещение имён на афишах?
— Нет, — камень отскочил от забора и выпрыгнул обратно.
— Как же так? Это же черте что! — зарычал недовольный режиссер театра. Глаза его налились кровью, дыхание стало прерывистым и забурлило подобно пару из кофеварки «Экспресс». Он выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью на прощание.
Через три минуты сорок две секунды Крутиков вернулся в лоно творческой мастерской.
— Голуби мои! Белокрылые! К чему нам ссориться? К чёрту этот дешёвый балаган про какого-то там… итальянского рыболова и затрапезную монашку. Глупости всё и чушь беспросветная. Нет размаха — масштабности нет. Зритель не оценит — критик заклюёт. Я подумал и решил — создам другую более величественную картину. Она будет рассказывать о любови обычного солдата к красавице танцовщице Кармен. А назову своё творение именем испанского города любви.
— Барселона, Аликанте, Бургос, Ла-Корунья, — творец с ходу стал перечислять названия городов Испании. — Гранада, Валенсия, Севилья, Херон.
— …Вот. То, что нужно. Точно! Она будет называться — «Херонская искусительница»!
— Музыкальный мой, — вернувшийся гость криво улыбнулся одной стороной рта. — Уже сегодня я начну репетиции творения, о котором думал всю жизнь. Действия, о котором мечтал и грезил во снах и наяву. Постановку, ради которой прожил все эти тяжёлые годы, служа Театру… Короче, когда я могу прийти за своей записью?
— Она готова. Но, у меня есть условие.
— Какие могут быть условия? — поперхнулся театрал. — Разве так поступают друзья, прошедшие вместе огонь, воду и медные трубы? Отдайте так, без разговоров.
— Через пять дней у нас выступление на городском конкурсе, — Макс повертел в руках бобину. — Под эту композицию я прошу поставить танец и показать его зрителям.
— Боже мой! — невысокий полный человек заметался по комнате. Замахал руками. Начал цитировать свои и чужие фразы. — Задействовать лучшие силы театра?! Когда идут ответственные репетиции. И где? В пустом, безликом, никому не нужном конкурсе?
О времена, о нравы!
Порой мне кажется, что ад — пустыня, которая ждёт лишь одного меня!
Хлопнув дверью, оскорблённый «поэт» покинул ненавистное заведение.
Через две минуты двадцать семь секунд его «Светлость» вернулась. Успокоилась. Привела себя в чувство.
На пороге студии звукозаписи предстал вновь улыбающийся деятель театральных подмостков. Гордо вскинув голову, он торжественно произнес…
— Дорогой мой Максим! Знаете-с…
Музе по душе чудаки, живущие по своим непонятным законам.
Она сама распределяет роли,
И небеса следят за её игрой!
— Так, вот… Договорились. Через пять дней мы выступаем с танцем из моего нового водевиля… «Херонская искусительница»!
— И ещё, — Крутиков хитро прищурился. Лицо деятеля стало непроницаемо, как гипсовая повязка. — Все песни на испанском языке, после конкурса, я включу в спектакль. По рукам?
— А вдруг они не подойдут по сценарию? — возразили старому, «проверенному в боях» товарищу.
— А это, уже мое дело — подойдут или нет. Беру всё — и без разговоров.
15
Всё в «Театре оперетты» сияло после ремонта: зал, фойе, лестницы, мебель, люстры. Свежевыкрашенные стены — нежно-бирюзового цвета, огромные окна — прозрачные от пола до потолка. Гардины, шторы — из голубого бархата. Вдоль коридора — пальмы с волосатыми стволами и огромными раскидными листьями.
Театр ждал, театр готовился, театр репетировал…
Вот уже первые зрители, пришедшие задолго до начала концерта, торжественно ходят по фойе парами. Женщины шарят взглядом по движущейся встречным в людской ленте и отмечают про себя, кто во что одет. Мужчины с серьезным видом разглядывают фотографии артистов труппы. Отмечают знакомых.
До блеска натертый паркет слегка пружинит и скрипит.
Все жаждут внимать искусству. А ведь помимо самого торжества театрального зрелища — ещё будут антракт, фойе, буфет, билетёры в проходе с программками в руках, аплодисменты и выходы артистов…
…
В дверь гримёрки с табличкой «Хитрая К.А.» постучали.
— Да-да, — глухо, как из бочки донеслось из комнаты запертой «На семь запоров, замков и заслонов».
— Катерина, открой, это я, — попросила невысокая миниатюрная девушка.
— Ты одна? — таинственным детективным голосом вопросили из-за двери.
— Одна…
— Точно?
— Да, точно…
Женщина приоткрыла дверь, прищурилась, требовательно осмотрела гостью, кинула взгляд поверх головы вдаль и велела: