Диалоги кармелиток

Бернанос Жорж

Мать Мария. Страха нет, люди просто воображают, что им страш­но. Страх — это дьявольское наваждение.

Бланш (тем же странным голосом). А храбрость?

Мать Мария. Храбрость тоже может бьггь дьявольским наваждени­ем. Только другим. Каждому из нас случается бороться со своей храб­ростью или со своим страхом, подобно безумцу, ловящему свою тень. Важно только-одно: чтобы все мы, отважные и малодушные, всегда были там, где угодно Богу, а в остальном полагались на Него. Да, нет другого лекарства от страха, кроме

как кинуться очертя голову в волю Божию, как олень, за которым гонятся собаки, кидается в черную и холодную воду.

Сестра Констанция. Но ведь затравленный олень в конце концов оборачивается и начинает отбиваться от собак! Неужели не найдется до­брых французов, чтобы стать на защиту наших священников?

Настоятельница. Это нас не касается.

Мать Мария (обращаясь к другим монахиням). Ее Преподобие не имеет в виду, что нам запрещено этого желать.

Сестра Алиса. Зачем мы будем нужны в тот день, когда не станет священников и наш народ лишится Святых Даров?

Настоятельница. Когда недостает священников, появляются в из­бытке мученики, и так восстанавливается равновесие благодати.

Молчание. Видно, что мать Мария хочет говорить, но еще немного колеблется. Кое-кто из монахинь оборачивается к ней. И вот уже все глядят йа нее, кроме Констанции и Бланш. Бланш так и не поднимает глаз, с выражением мучительной тоски. Констанция пытливо

смотрит на нее.

Мать Мария (внезапно произносит негромко и отчетливо, так, что угадывается сила сдерживаемой страсти). Мне кажется, устами Ее Препо­добия глаголет Дух Святой.

Все встрепенулись. Молчание. Лицо настоятельницы по-прежнему невозмутимо, но чувствует­ся, что она собрала всю свою волю. Повисшая в воздухе напряженность выдает глубину расхождений между этими двумя женщинами.

(Все так же отчетливо.) Я думаю, что нечестивому режиму, притязающе­му отменить монашеские обеты, цаша Община, вся целиком, должна ответить торжественным обетом мученичества.

Общее, хотя и сдержанное, одобрение. Две-три пожилые монахини опускают голову. Бланш медленно поднимает глаза и жадно смотрит на мать Марию от Воплощения.

Чтобы во Франции остались священники, дочерям Кармеля больше нечего отдать, кроме своей жизни.

Настоятельница (холодно, после долгого молчания). Вы плохо расслышали меня, мать Мария, или плохо поняли. Не нам решать, появятся или нет со временем наши жалкие имена в требнике. Я не хотела бы уподобиться тем званым, о которых говорится в Евангелии, что они садятся на первое место, хотя может случиться, что Хозяин пира отошлет их на последнее [12] .

12

Евангелие от Луки, 14, 8 - 11.

Почтительное молчание матери Марии. На лицах некоторых молодых монахинь выражается

разочарование и даже досада.

Ну-ну... «Мученичество» — это легко говорится... Но если с нами приклю­чится несчастье...

Мать Мария (словно против воли). Ваше Преподобие не может называть несчастьем:..

Настоятельница. Я придаю этому слову его обычный смысл, я говорю на языке всех людей. Среди великих святых одним смерть была любезна, другим ненавистна, третьи и вовсе от нее бежали. Мой чепец мне свидетель! Если мы станем называть счастьем то, что все люди называют несчастьем, многого ли мы тем добьемся? В добром здравии желать смерти — значит питать свою душу призраком пищи, как тот помешанный, что кормится запахом жаркого.

Какое-то время она наблюдает за монахинями, особенно молодыми, глядя на них поверх очков. Все понурили головы. Взгляд и голос настоятельницы удивительно смягчаются.

Я должна была укрепить вас на ногах, дети мои. Вы уже не держались на земле, вы стали такими легкими, что стоило бы ветерку подуть вам в юбки — и вы бы улетели на небо и затерялись в облаках, как воздушный шар господина Пилатра [13] ... А мне мои дочки нужны! Кем бы я была, без них? Старухой невысокого ума и к тому же пустомелей, как вы только что убедились...

13

Франсуа Пилатр де Розье (1756—1785) — французский физик и воздухоплаватель, совершивший в 1783 году первый полет на воздушном шаре и погибший при попытке перелететь через Ла-Манш.

Молчание. Обстановка понемногу разряжается.

Мать Мария, Бог мне свидетель, я говорила не о вас. У меня не будет лучшего повода сказать то, что я думаю: вы в тысячу раз достойнее этого сана, чем я. Но пока он на мне, я буду поступать согласно своему разуме­нию и своей натуре. Ибо я полагаю, что у Провидения были свои причины поставить во главе общины при столь тяжелых обстоятельствах такую простую и ничем не замечательную монахиню, как я.

Мать Мария. Вашему Преподобию известно, что для меня нет большей радости, чем держаться одних мыслей с вами.

Настоятельница. Если бы вы были на моем месте, для меня тоже было бы большим счастьем принести этот обет мученичества и принести его под вашим крылом...

Мать Мария. Ваше Преподобие можете быть уверены, что Община вся целиком...

Настоятельница. Не может быть «Общины все0 целиком». В Об­щине всегда есть сильные и слабые, те и другие одинаково необходимы. И, памятуя о тех, кто слаб, я не могу дать вам согласия на то, о чем вы просите.

Две-три монахини невольно бросают взгляд на Бланш и тут же отворачиваются. Голова Бланш незаметно клонится все больше, но сама она как будто этого не сознает. Констанция очень бледна; она негромко произносит несколько слов.

(С нежностью.) Что вы говорите, сестра Констанция? Я охотно дам вам слово. Когда мудрые исчерпали свою мудрость, надо послушать детей.

Сестра Констанция. Ваше Преподобие мне приказывает?

Настоятельница. Да, это приказ.