Диалоги с Евгением Евтушенко

Волков Соломон Моисеевич

Волков: Он это приветствовал?

Евтушенко: Да он просто вздрогнул! «Посмотри, какие у тебя есть вещи, сейчас никто так не пишет!» Потому что я решил зарифмовать весь русский словарь новыми рифмами, которых не было. И работал все время над этим словарем, который, к счастью, потерялся. Да он мне и не нужен был потом.

Волков: Потерялся или кто-то увел?

Евтушенко: Увели, конечно. Я даже догадываюсь кто, но могу и ошибиться. Презумпция невиновности для меня превыше всего. Но Наровчатов сразу заметил:

Хозяева, герои Киплинга,бутылкой

виски день встречают.и кажется, что кровь средь кип леглапечатью на пакеты чая.

Или вот такие у меня попадались рифмы уже:

Шум снежных бурь в апреле стих <…>Тайга в дремучей прелестився ластится ко мне.

Волков: То есть вы уже с пятнадцати лет сознательно экспериментировали с русским стихом? Вы как бы взяли себе не то что для подражания – для примера – эту линию от Маяковского?

Евтушенко: Я наслаждался просто этим. Наслаждался! Как игрой. Мысли еще не было, никакой концепции мира не было, и поэтому стихи были такого плана. Вот сейчас я могу показать вам кусочки, которые я показывал в редакции «Советского спорта», и это удивляло всех.

Волков: То есть в поэзии советской была тогда такая засуха, что ваши поиски вызывали живой интерес?

Евтушенко: Да. Но это шло тоже и от фольклора, русский народ был просто замечательным «формалистом», мастером форм. «Народ-языкотворец», как говорил Маяковский.

Кашку слопал — чашку об пол,помянул отца и мать,Вышел в круг, в ладоши хлопнулИ пошел-пошел плясать.

Это завалиночная, так сказать, поэзия. 1947 год. Или:

Эту пляску в платках и монистах,приподняв слегка от земли,взяли под руки гармонистыи как девушку повели.

А эта строфа была написана в 1948-м. Или я ловился на такие вещи:

Заря. Лимоны и лиманы.Порт просыпается опять.

Меня, кстати, спросили: «Ну, как так… Откуда вы могли Гумилева тогда знать?» Я знал его прекрасно! Я любил Гумилева.

Когда-нибудь по-гумилевскиСын поплывет в простор морской…

Или вот я что принес тогда Тарасову. Это уже 1949 год. Вот что ему понравилось:

Шел летний дождь, а струи пели.Они плясали по панелии, как стеклярусные нити,свивались в розовом зените.А гром гремел над головой,как будто падали арбузы,и капли звонкие, как бусы,дождь рассыпал по мостовой.Из перезвонов струй и гула,дождь за веселье полюбив,ты из дождя ко мне шагнулався – будто в звездах голубых!Такой вошла ты в сердце прямос дождем в шумящих волосах,с

бровями, сшитыми упрямо,и с небом августа в глазах.

Когда я прочел это Тарасову, он сказал: «Вы поэт! Вы будете поэтом». И сказал – у меня было «с бровями, слитыми упрямо» – сказал, что лучше «сшитыми». Я сразу: «Как хорошо! Можно?» – и тут же поставил, вот и осталась тарасовская строчка. У меня уже были какие-то вещи, которые…

волков:…выделялись очень на общем фоне. Ведь это были самые серые годы советской культуры.

Евтушенко: Тарасов напечатал меня 2 июня 1949 года в газете «Советский спорт».

Волков: На тему?

Евтушенко: «Два спорта», конечно, «Два спорта». Их и наш спорт. Я помню это стихотворение наизусть. Тут гордиться нечем, но все-таки первое напечатанное стихотворение…

Под грохот трещоток дробный,В залах, где воздух спёрт,Ломаются руки и ребра —И это у них спорт!Здоровье допингом вынувши,Спортсменам приходится тамТело свое до финишаТащить в угоду дельцам.

А рифмочки-то какие! «Вынувши – финиша» или «спёрт – спорт»!

И конечно, почему бы не разоблачить Америку, которая мне никогда и не снилась.

Волков: Тут вы следовали модели Маяковского.

Евтушенко: А дальше шло:

А наш спорт вошел в будни,Любят его везде.Спорт – это верный спутник,Лучший помощник в труде.С ветром спор,Бой с холодом —Это наш спорт,наша молодость!Крепки мышцы – мысли свежи,Легко дышится,Хорошо жить!

Волков: А это уже Кирсанов.

Евтушенко: Кирсанов чистый. Это и было мое первое опубликованное стихотворение.

Сухое мокрое вино

Волков: А какова была ваша реакция на это первое напечатанное стихотворение?

Евтушенко: Я в восторге был, что вы! Я купил штук пятьдесят экземпляров – сколько было в киоске – и раздавал всем на улице.

Я же первый раз видел напечатанными свои стихи! Причем я соревновался с Семеном Кирсановым, потому что прочел, что он как-то напечатал свои стихи в один день в четырех газетах. Это были «датские стихи» – к датам так называемым. А я к какой-то дате написал пять стихов. И напечатал их в один и тот же день! Я так был горд тогда, что я его переплюнул! Я просто играл с рифмами, я развивал…

волков:…поэтическую мускулатуру.

Евтушенко: А когда я пришел к Семен Исаакычу, он мне сказал: «Книжка твоя, – это были мои „Разведчики грядущего“, – плохая, но ты способный, у тебя есть что-то, и ты держись за это. Но, Женя, поэзия – это не просто мчащийся по замкнутому кругу мотоциклет или карусель. Поэзия, – он правильно мне сказал, – это скорая помощь».

Волков: Да, хорошие слова. Но, возвращаясь к вашей первой публикации, – как на нее отреагировали мама, знакомые пацаны? Ведь вы же были пацаном, которого вдруг напечатала такая популярная газета, как «Советский спорт»!