Диалоги с Евгением Евтушенко
Шрифт:
Евтушенко: Да нет, не было. Просто тянулось немножко, но потом всё как-то устаканилось. Когда фотография появилась моя с Телешовым.
У меня ведь только положительные рецензии на книжку первую были. Борис Соловьев [18] даже в «Комсомолке» статью написал, между прочим.
Волков: Да уж, это были знаки высшего одобрения. А скажите, Евгений Саныч, почему вас не выдвинули на Сталинскую премию в те годы? Ведь вы тянули! Неужели не было разговоров? Юрий Трифонов, молодой еще, студентом Литинститута, получил же за своих «Студентов»…
18
Соловьев
Евтушенко: Со мнойникогда этого не было. Нет, этого не было никогда.
Литинститут
Евтушенко: 1952 год, Сталин еще жив. Я пришел в Литинститут и познакомился с Робертом Рождественским. Он приехал из Петрозаводска, стоял большой такой, волейбольно-баскетбольный – он играл в волейбол, кстати, за сборную Петрозаводска. Меня уже знали, все читали газету «Советский спорт», где меня печатали без конца. Я печатал и интервью с футбольными тренерами, и статьи о футболе. И стихи все время… Да нет, я уже везде был! И в «Московском комсомольце» печатался, и в «Комсомолке» печатался, и в «Труде» – да где угодно! Я примелькался уже.
Лёня Жуховицкий, я помню, восторгался моими стихами, потому что они ему по форме очень нравились. Он стал мне сразу цитировать мои стихи. Ровесник! Сейчас вспомню… «У какой-то карты…» «Ночами не спал ты / над картою Спарты / вместе со мною / Грецией / грезил…» Я все время аллитерациями играл. Никто этим почти не занимался, кроме Кирсанова. А потом посмеиваться надо мной стали ребята и проверяли вот на чем. Интересная была игра: проверяли на вшивость по знанию запрещенных поэтов. Открыто! Вот стоял Роберт и читал мне «От Махачкалы до Баку / Луны плавают на боку…» – а я продолжал, я уже знал Бориса Корнилова. Мы учились по расстрелянным запрещенным поэтам. Или Павла Васильева: «Крутит свадьба серебряным подолом». А я продолжал спокойно: «И в ушах у нее / не серьги – подковы…» О! Всё!
Волков: Это был пароль.
Евтушенко: Пароль, да. Сразу: опа! Ух ты! Во даешь! А что ж ты пишешь такое дерьмо в своем «Спорте»? Я сразу ощутил эту профессиональную среду.
Волков: Которая уже поднимала планку…
Евтушенко: «Ну, рифмочки у тебя хороши, ничего не скажешь. Ну а что дальше-то?» И я тогда написал стихи в стенгазету. Три стихотворения. «Вагон»: «Стоял вагон, видавший виды <…> / Он домом стал. В нем люди жили. <…> / Хотели сделать всё, чтоб он… / не вспоминал, что он – вагон…» Понимаете, это уже другие были стихи. Или «Влюбленные встречались, как ведется…» – лирическое стихотворение.
Волков: А в эту стенгазету каждый приносил свои стихи? Или их как-то отбирали?
Евтушенко: Нет, меня попросили, я и написал. И подошел ко мне Владимир Солоухин и сказал: «Ты смотри, ты у нас, оказывается, поэт, а не просто рифмодел!»
Волков: То есть эволюция поэта Евтушенко происходила следующим образом: сначала ему просто хотелось рифмовать, а потом, когда ему стали говорить «ну да, брат, рифмы у тебя хороши, а содержание – дерьмо», – тогда он стал откликаться на общественный запрос.
Евтушенко: Ну, просто я почувствовал, что надо что-то другое…
Волков: А у кого на семинаре вы были?
Евтушенко: Я был официально у Захарченко [19] . Он, знаете, какие стихи писал? Вот не догадаетесь, кому посвящено. «Я помню девочку. / Она лежала / Цветком подрубленным среди травы. / Свинцовое невидимое жало / Ее прижало – это были вы…» Это было письмо Мессершмитту! Вот такой был Захарченко поэт. Он был редактором журнала «Техника – молодежи». Вообще
19
Захарченко Василий Дмитриевич (1915–1999) – поэт, писатель, публицист, общественный деятель.
Волков: Это уже о чем-то говорит.
Евтушенко: Да. Как и сын Блока, впрочем, – был такой журналист спортивный [20] . Но тогда представляете, что такое – ездить на лыжах кататься в Швей-ца-ри-ю!
Волков: Не представляю!
Евтушенко: В общем, для меня Литинститут сыграл огромную роль. У нас были хорошие курсы. Миша Рощин у нас был. А на следующий год Белла Ахмадулина появилась…
20
Речь идет об А.П. Нолле (1921–1990), прозаике, спортивном журналисте, публиковавшемся под псевдонимом Александр Кулешов.
Белла
Евтушенко: Белла была необычайно обаятельной. На нее оборачивались на улице, даже когда не знали, кто она такая. В ней была поразительная притягательная сила. Ну, и талант, конечно, большой. Очень, очень большой!
Вот вы знаете Беллу… Она же была похожа на какую-то экзотическую птицу. Правда же? Совсем как будто не отсюда. Она же писала сама про себя: «И всюду замечая удивление прохожих, наблюдающих меня…»
Помните у нее такие строки? Это правда. В ней что-то было необыкновенное. Сочетание кровей: татарской, итальянской… Ее некоторые упрекали в манерности, но это была манерность совершенно естественная. Она была добрейшим человеком и, между прочим, смелейшим. Если ей и не по характеру ее художественного дарования было писать так называемые гражданские стихи, то ее хрупкая ручка подписала вообще все письма, которые только можно было подписать, чтоб заступиться за кого-то. Ведь она же была единственной, кто не побоялся приехать к Сахарову туда [21] , в ссылку! Мало того! Как она это сделала! Она приехала в огромной парижской шляпе, которая даже не помещалась в такси, с огромным букетом хризантем – и раздвинула топтунов, которые сидели в прихожей. Они же никого не пропускали к Сахарову. Мне Андрей Дмитриевич рассказывал, как это было. Она просто их вежливо раздвинула хризантемами, этих людей, и они ничего не могли сделать! Вот у нее это было. Она была совершенно удивительная.
21
В город Горький – сейчас Нижний Новгород.
Я сделал очень большую ошибку, просто огромную ошибку в своей жизни. Мы ждали ребенка – а сами еще были детьми. Знаете, я даже как-то не понял. И не то чтобы я заставлял ее, чтоб у нас не было ребенка, нет… А потом мне стало страшно, когда врач сказал, что у нее наверняка не будет больше детей. Это было Божье наказание мне. После я узнал, что она взяла приемную дочку. Но когда у нее получился свой кровный ребенок… Вы знаете, хоть я не ритуальный верующий, но я так благодарил, так благодарил Бога за то, что он снял с моей души такой грех! Потому что ничего нет лучше ребенка любви. Они совсем другие бывают, эти дети. А я эгоистичный был. Я уезжал от нее…
Волков: В ваших воспоминаниях о Белле вы всегда подчеркиваете, что, когда вы были мужем и женой, она практически не пила.
Евтушенко: Она любила две вообще не совмещающиеся, не совпадающие вещи. Она любила пиво и пирожные. Она в то время немножко была полненькая, и у нас проходили на эту тему споры. У нее были хоронушки всегда где-то за шкафчиком, и, когда мы ссорились с ней, она вытаскивала пирожные и бутылку пива, ела эти пирожные и так на меня смотрела… О, какая это прелесть была!