Диалоги с Евгением Евтушенко

Волков Соломон Моисеевич

Так вот, возвращаюсь к рассказу. Уже Сталина не было, он умер. Назым пригласил меня и художника Юру Васильева в гости. Назым любил приглашать к себе в Переделкино на пару дней, у него были гостевые комнаты, он любил посидеть с людьми. У него была турецкая такая комната, Юра разрисовывал, кстати, ему стены.

Вдруг входит человек в шапке… и падает на колени! Назым его узнает. Это, говорит, мой Вася, шофер (Назыму дали машину, когда он приехал). А Вася плачет – он пьяный был – и говорит: «Я пришел к тебе покаяться». Потом спрашивает: «Кто эти люди?» Назым говорит: «Это мои друзья, ты можешь говорить все что угодно. Ну, что с тобой?» И Вася рассказывает историю о том, как его вызвал к себе Берия и спросил: «Ты кого возишь? Знаешь кого?» – «Как кого? Революционера, поэта

турецкого замечательного, очень хорошего человека. Он даже домой ко мне приходил, хотел познакомиться с моей семьей». – «Это человек, который приехал, чтобы убить товарища Сталина, понятно?» И Берия Васе сказал, что тот должен выполнить спецзадание: помочь им убрать Назыма. Я ввел Васин рассказ в свой фильм «Похороны Сталина», в сцену ареста моего отца – когда ввели уголовников и сказали: «Вот эти милые мальчики несколько лет не видели женского тела, сейчас они займутся твоей женой». Этим и Васе пригрозили, и Вася согласился. Его несколько раз предупреждали, что акция будет завтра или послезавтра, но всё отменялось. А потом Берию посадили, но Вася носил это в себе – что согласился убить. Меня это потрясло тогда. И еще потрясло, что ни один мускул не дрогнул на лице у Назыма. Абсолютно! «А я это знал», – сказал он. «Как знал?» – «А догадывался, чувствовал». Спокойно так сказал… «Ты ни в чем не виноват. Это хорошо, что ты пришел и рассказал, но я это знал. Я тебя люблю, спасибо тебе, ты хороший человек». И подарил какой-то даже платок, я помню.

Волков: Ужасно, когда подумаешь о том, что такое могло быть…

Евтушенко: Назым уехал, когда польский паспорт получил. А потом вернулся и получил советский паспорт. И сказал: «Вот теперь у меня есть советский паспорт, теперь меня никто не упрекнет в том, что я иностранец, который позволяет себе оскорблять всё советское. Советский Союз вызволил меня из тюрьмы – за это спасибо! Но теперь я буду бороться вместе с вами, молодежью вашей, против бюрократии». Вот что такое был Назым…

Берия

Волков: В эпизоде с Назымом Хикметом Берия выглядит абсолютным чудовищем.

Евтушенко: Он такой и был.

Волков: Но вспомните, с другой стороны, что, оказывается, планировал сделать Берия после смерти Сталина. Он собирался распустить колхозы, объединить Восточную и Западную Германию… То есть он собирался перехрущевить Хрущева, он собирался быть б'oльшим демократом и б'oльшим либералом, чем в итоге стал Хрущев. Вы в это верите?

Евтушенко: Нет. Он был бы тираном, играющим в технократа.

Волков: А почему вы не можете представить себе, что именно Берия – такой очевидный монстр – был бы способен осуществить гораздо более радикальные изменения в сторону либерализации?

Евтушенко: Потому что монстр есть монстр. Вот и всё. Просто он хотел американской поддержки, хотел понравиться американцам, быть при них – они же держали диктаторов. Сколько их там было в Латинской Америке? Вот и он хотел быть таким.

Волков: Таким латино-банановым диктатором? Это очень интересное соображение, я об этом никогда не думал.

Евтушенко: Алла Киреева училась вместе с девочкой, любовницей Берии, школьницей. Та жила напротив «Арагви». Берия ее подобрал на машине, как он обычно делал. Но это был особый случай, она была его постоянная девочка.

Я однажды мог увидеть Берию, потому что Алла пригласила меня и Роберта к этой девочке на день рождения. Ожидался Берия. И всюду на лестницах стояли топтуны, а мы сидели, и нам казалось…

Волков: Сейчас дверь отворится и войдет человек в шляпе и очках…

Евтушенко: Но это официанты в куртках принесли нам еду из «Арагви». Гребешки знаменитые арагвинские, фаршированные куриной печенкой, и разные

всякие разносолы… Прямо из «Арагви» носили! Берия должен был войти с минуты на минуту…

Волков: Всех, наверное, била нервная дрожь? В ожидании?

Евтушенко: Ну, любопытно и страшновато было. Но Берия почему-то не явился.

Волков: Вообще соприкосновение с компетентными органами вселяет в писателей – я заметил просто по тому, что читал, – смесь такого любопытства и страха. Как будто тянет заглянуть в бездну! Так было с Бабелем, когда он дружил – больше, чем дружил, – с женой Ежова. Или с Маяковским, который тоже дружил с чекистами.

Евтушенко: Да, с ЯковомАграновым. Но неизвестно, была ли это дружба. Агранов был необразованный человек.

Волков: Лиля Брик говорила мне, что это быланастоящая дружба.

Причастность к каким-то секретам и к аппарату, одновременно засекреченному и мощному, – что-то есть в этом, наверное, гипнотическое. То, что притягивает писателей. Нет?

Евтушенко: Не знаю, меня это не притягивало никогда.

Волков: Значит, вас бог миловал в этом смысле, Евгений Саныч.

Похороны Сталина

Евтушенко: Это ужасно было – похороны Сталина. Когда люди вдруг начали чувствовать, что шагают по живым человеческим телам, они стали преображаться. И кто-то поджимал ноги, кто-то не поджимал…

Волков: Такой кровавый карнавал.

Евтушенко: Главное – спастись самому, не попасть под ноги другим. Так это я там почувствовал. Мы были вместе с поэтом Германом Плисецким, он, кстати, написал очень хорошую вещь – «Труба». Трубная площадь… Замечательная поэма. И тогда мы – и Гера, и я, и еще там некоторые люди, я не знаю даже, кто из нас был инициатором, – мы поняли, что нужно как-то соединяться, людей объединять, рассекать сегментами буйствующую толпу, иначе она сойдет с ума. И мы стали на цепочки разделять людей: сцепляли руки и рассекали ими бушующее, ничему не подчиняющееся, всклокоченное, взбудораженное море. Море, которое грозило растоптать всех и уничтожить, если ты попадал внутрь этой коловерти. Мы с Германом все время рядом держались, и получилось, что мы с ним были одними из организаторов цепочек, которые спасли очень много людей. А когда я пришел домой – я так и не попал в Колонный зал, где стоял гроб со Сталиным, – мама спросила: «Видел Сталина?» Я сказал: «Да, я его видел». Потому что то, что я видел, – это и был Сталин. И самое страшное было в том, что офицер кричал: «Инструкции нет!» Все ж ему говорили: «Отодвиньте грузовики!»

Волков: То естьтяжелые военные грузовики, которые загораживали проход.

Евтушенко: А он кричит: «Инструкции нет!» Вот это и был Сталин. Его тень зловещая. Когда люди отвыкли действовать как люди. Когда не спасаешь людей, а думаешь о каких-то инструкциях.

Волков: Сколько же народу погибло в этой толпе? До сих пор нет точной цифры.

Евтушенко: Ну, четыреста-пятьсот, это уж точно. А еще раненых было много и потоптанных. Когда я перед работой над фильмом «Похороны Сталина» просматривал уйму киноархивов, я нашел уникальные кадры. Кстати, часть из них – впервые показаны в моем фильме. Например, потрясающие кадры, когда на самолетах свозили цветы со всей страны к Сталину и Красная площадь была просто завалена цветами. Цветы, цветы, цветы… И это мне удалось вмонтировать. Я начинал сначала с цвета, потом переходил на черно-белое, потому что похороны Сталина снимались в черно-белом варианте. На Трубной же никто не снимал. Но там действительно была иностранная корреспондентка какая-то, у которой отобрали фотоаппарат, – это мне позволило снять Ванессу Редгрейв в роли корреспондентки.