Диалоги с Евгением Евтушенко
Шрифт:
Евтушенко: Вы знаете, у Юрия Марковича есть замечательный рассказ про лягушонка. Кажется, «Синеногий лягушонок». Вы никогда не читали, нет? Это очень хороший рассказ. Но Нагибин невероятно изломанный человек был. В дневниках он оболгал всех. Он самого себя даже оболгал. Он таким плохим никогда не был в жизни. Вот, например, он меня в одном месте называет проходимцем. Ладно, ну назвал и назвал. Потом через несколько страниц говорит: я не могу понять, как такой душевно щедрый человек, как Женя Евтушенко, может восхищаться таким пустым фанфароном, как Поженян… Вот поверьте мне, он очень дружил с Григорием Поженяном. Поженян был очень забавный, смешной иногда. И не бездарный человек.
Волков: «Есть такое дерево…»
Евтушенко: Он был талантливый человек. Сам по природе. И я видел, как Нагибин любовался им бесконечно! И то же самое я видел, когда понял, что он влюбился в Беллу. Он влюбился в нее как мальчишка – и это при определенной доле цинизма, которая у него существовала. Мы уже развелись с Беллой, но часто виделись с ней. Я у нее дома бывал, дружил с ее мужьями, на первых порах даже к ним с Борей Мессерером захаживал в гости. Это потом отдаление начало происходить. Ей просто не разрешали со мной видеться. Я не хочу во всё вдаваться, но когда я написал стихи и на ее панихиде хотел их прочесть, мне не дали этой возможности. Ну как это можно?
Волков: А скажите, вот есть стихотворение «Одной знакомой»: «А собственно, кто ты такая…» Оно к Ахмадулиной обращено?
Евтушенко: Нет, это стихи о России.
Волков: А некоторые воспринимают их как стихи, обращенные к Ахмадулиной.
Евтушенко: Да, может быть, был момент какой-то обиды, что-то переплелось. Может быть. Но все-таки это стихи о России. Даже больше, чем о России, – оно о личном.
Я никогда не забуду случай в Молдавии, в 1974 году, когда я приехал туда вместе со сборной командой ветеранов СССР по футболу, Хомич меня пригласил. Единственный раз мне дали поносить майку сборной СССР – так, немножко с Эдиком Стрельцовым на поле показаться. Это описано в моем романе «Не умирай раньше смерти», по-моему, хорошие очень куски. Мы сидели в гостях у каких-то болельщиков молдавских, простых людей, а я только-только написал это стихотворение, прочитал и спросил: «О чем эти стихи?» И одна женщина: «Ну о России конечно». Да, это были о России стихи.
Волков: Прочтете?
Евтушенко: Конечно. Это стихи о России!
А собственно, кто ты такая,с какою такою судьбой,Что падаешь, водку лакая,а всё же гордишься собой?А собственно, кто ты такая,когда, как последняя мразь,пластмассою клипсов сверкая,играть в самородок взялась?А собственно, кто ты такая,сомнительной славы раба,по трусости рты затыкаяпоследним, кто верит в тебя?А собственно, кто ты такаяи, собственно, кто я такой,что вою, тебя попрекая,к тебе прикандален тоской?Разве я мог бы назвать Беллу мразью когда-нибудь?
Мне открывает дверь она, но что такое с неюи что за странный взгляд? «Уж около пяти.Не мог бы ты прийти еще позднее?» —вот, это, конечно, Белла. А в том стихотворении, о России, там, может быть, что-то подсознательно перемешано.
Волков: Проскользнуло.
Евтушенко: Проскользнуло что-то, да… Вот один довольно мне близкий человек, с которым я часто вижусь по профессии, обвиняет меня до сих пор: «Зачем вы испортили ваше стихотворение?…» Это стихотворение «Ты спрашивала шепотом…». Потому что я сам себя обвинил за это! Я понял, что там было что-то неправильное, какой-то нюанс. А дело было в слове «жалкая»!
И как себя поставишь ты,и как считать заставишь ты,что там другая женщиналежала ЖАЛКО шепчущеи спрашивала шепотом:«А что потом? А что потом?»Это неправда была! Потому что женщина, которая меня любит, не может быть жалкой. Это я был жалок, когда у нас с ней не случилось так, как мне хотелось. Это я был жалок! И я убрал это слово.
Волков: Я, кстати, хотел спросить, к кому обращено это стихотворение.
Евтушенко: Это Беллино. Это Белле. Хотя вдруг посвящения мне стали исчезать из ее собрания сочинений, но мы с ней не ссорились. Никогда не ссорились. Если даже кто-то и запрещал ей со мной видеться, она всегда через мою жену Машу передавала мне приветы. А на вторую мою свадьбу она вообще пришла с фартучком и помогала мне. И так всегда. Даже незадолго до смерти. Ее так хотели поссорить со мной, а она не позволила. Так что видите, я правильно почувствовал, когда убрал это слово. Да мне даже не важно, что это стало похуже поэтически. Я не мог просто это читать! Никогда она не была жалкой. Женщина, которая любит, никогда не бывает жалкой. Никогда!
Волков: У меня такое ощущение, что вы до сих пор влюблены в Ахмадулину.
Евтушенко: Я же говорил: я вообще не умею разлюблять.
Фестиваль молодежи и вербовка в КГБ
Волков: Я хотел спросить о Всемирном фестивале молодежи в Москве. Это было грандиозное событие. Я мечтал о том, чтобы из Риги каким-то образом добраться до Москвы. Но в Москву невозможно было въехать ниоткуда – всё было перекрыто. Никаких билетов ни на какой транспорт нельзя было купить. Продавались в киосках открытки с цветочком – эмблемой фестиваля, я купил тогда такую открытку, сохранил… А у вас приключилась, по-моему, любопытная история: вас попытались именно в связи с фестивалем завербовать в осведомители КГБ. Правда?
Евтушенко: Да, это было частично связано с фестивалем.
Был мой день рождения, мы праздновали, и у меня остался ночевать Миша Луконин, с которым я дружил. Очень хороший поэт. Фронтовик.
Волков: И муж вашей будущей жены Гали Сокол.
Евтушенко: И вдруг утром ко мне пришел человек, улыбающийся, показал мне книжечку красненькую из КГБ и сказал: «Не можете ли вы, Женечка, проехать в КГБ, где вас очень ждут, много там ваших читателей». Вот так и сказал! А я говорю: «Вы знаете, у меня вчера был день рождения…» – «Да мы знаем, знаем!» Это очень интересно, что они в правильный момент подъехали – человек с похмелья как-то чувствует себя…