Диббук с Градоначальницкой
Шрифт:
В частности, они давали временный приют тем, кому надо было пересидеть, спрятаться от бандитских разборок или властей, а затем беспрепятственно добраться до моря, чтобы уже там найти настоящее укрытие.
Когда-то на этом хуторе поселились черноморские казаки, участники штурма крепости Ени-Дунья. По легенде, одним из первых свой дом построил на этих землях казак по фамилии Чуб, отсюда и пошло название Чубаевка. Местные жители верили, что сруб от дома знаменитого казака сохранился до сих пор, возвышаясь в неком отдалении над всеми остальными домами, там, где была сейчас гостиница,
Возница украдкой с любопытством посматривал на старика. Кто он такой, что занесло его в эти темные края? По виду он был похож на университетского профессора. Когда-то черная, а теперь седая борода спускалась ниже груди, а выцветшие от старости глаза смотрели на окружающий мир цепко, но с плохо скрываемой тревогой.
Одет был старик бедно – потертое драповое пальто, какие носили еще при царском режиме. На голове была такая же потертая фетровая шляпа. Кроме свертка, у него был с собой небольшой саквояж. Странный пассажир поставил его на дно телеги и больше не прикасался к нему – в отличие от свертка, который не выпускал из рук. А между тем саквояж выглядел более солидным и новым, чем старая, закопченная и рваная холстина, которую старик прижимал к груди, глядя на всех с подозрением.
– Приехали, – возница прикрепил вожжи к сиденью. – Пойдем, провожу. Небезопасно тут по ночам.
Он подал руку старику, который с трудом вылез из телеги, а затем они вместе пошли в гору, к двум ярко освещенным окнам дома, которые становились все ближе и ближе.
На стук кулаком в дверь отозвался громкий собачий лай, а затем раздался женский голос:
– Кого несет в это время?
– Фекла, открывай! Постояльца тебе привез!
Калитка со скрипом распахнулась, и на пороге возникла хозяйка Фекла – полная, краснощекая женщина, которой можно было дать как пятьдесят, так и семьдесят лет. Голова ее была повязана цветастым платком, таким ярким, что краски были видны даже в темноте.
– Ой, лышенько… Хто ж це шастает у темряви… Матенька Божья…
– Доброй ночи. Это вам, – старик протянул Фекле записку. Поднеся к ней фонарь, она начала читать.
– Ага… Ага… – Женщина с трудом водила пальцем по строчкам, было видно, что читает она плохо. – Завтра на рассвете, значит? Ну, заходьте, а я до Ваньки сообщу. Проходи, старенький.
Расплатившись с возницей, старик быстро подхватил свой саквояж и скрылся в калитке. Собака вдруг завыла. В этом утробном вое чувствовалась какая-то заунывная, вечная тоска. Перекрестившись, возница быстро заспешил обратно, к своей телеге.
Фекла завела старика в ярко освещенную комнату, где было нечто вроде трактира. За простыми деревянными столами сидело достаточно много людей – и мужчин, и женщин разного возраста. Они пели, ели, разговаривали, негромко смеялись. Их обслуживала довольно кривая девица лет тридцати, разнося подносы, уставленные тарелками.
– Садись. Поешь с дороги, – пригласила Фекла. – Запеканка знатная у нас. Отдохнешь трохи. Еще жаркое баранье есть. Домашнее вино. Такого тебе и в Киеве не нальют!
– Нет, спасибо, я не голоден, – старик с тревогой оглядывался по сторонам, вцепившись еще сильнее в свой свиток. – Я хотел бы пройти в комнату.
– Ну як бажаешь, – пожала хозяйка плечами. – Пойдем, проведу.
Вслед за ней старик поднялся на второй этаж. Фекла отворила одну из дверей, и они оказались в небольшой скромно обставленной комнате, где кроме кровати, стула и столика с умывальником больше не было никакой мебели. Но старик, казалось, не обратил на обстановку вообще никакого внимания.
– Вы точно сообщите проводнику? – обернулся он к хозяйке.
– Та ты не хвылюйся! – улыбнулась она. – На рассвете вин тебе заберет. Не тремти, дочекаешься.
И, выхватив деньги из рук старика, Фекла ушла, успев зажечь керосиновую лампу, висящую на стенке. Как только за хозяйкой закрылась дверь, старик быстро потушил лампу, прикрутив фитиль. Теперь он оставался в полной темноте.
Быстро опустившись на колени, старик принялся молиться, беззвучно шепча губами. Он молился, раскачиваясь над свертком, ни на минуту не выпуская его из рук. В глазах его было отчаяние.
Послышался шорох, и старик замер, словно потревоженный зверь. Руки его задрожали. Поднявшись с пола, он быстро подошел к окну, выглянул в пустой, самый обычный двор, в котором не было ничего зловещего.
Но зло, между тем, уже было здесь, и старик незримо чувствовал его присутствие. Как же он клял себя за медлительность и глупость, за то, что не успел предусмотреть! Как же свойственна людям эта беспечность – спохватываться в самый последний момент, потом, только потом, когда становится слишком поздно!
Поздно было и теперь. Дверь комнаты стала медленно отворяться. Прижав сверток к груди, старик издал глухой стон… Горящие ненавистью глаза оказались совсем рядом.
– Уходи! – весь дрожа, выкрикнул старик в темноту. – Уходи! Изыди прочь!
– Отдай мне… – зашипел голос, в котором не было ничего человеческого.
– Я не отдам! Ты никогда это не возьмешь!
– Глупец… – в голосе послышался едкий смешок. – Я только исполняю его волю!
– Уходи! Я знал твоего отца! Он никогда бы не пожелал этого!
– Плохо знал… – В этот раз в голосе звучал откровенный смех, от которого волосы на голове старика едва не поднялись дыбом.
Он начал шептать заклинание, но не закончил. Сверкающие ненавистью глаза оказались совсем рядом. В них просто и ясно старик прочитал свой приговор.
В воздухе мелькнула длинная пеньковая веревка. В окне напротив блеснуло отражение расширившихся от ужаса глаз, и, словно со стороны, старик увидел свое лицо, будто парящее в воздухе. Зашуршав ледяной змеей, веревка скользнула вниз, вычерчивая окончательный приговор в темноте, став последним, что увидел старик в этом мире…
Глава 3
В пивнушке на Пушкинской. Воспоминания следователя Петренко. Бродяга, который ругался по-французски. «Краски рассвета» и новая жизнь