Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
Дребезжащий звук телефона вторгся в игру. Савва поднялся и снял трубку.
— Мсье, — услышал он на другом конце провода приятный женский голос, — вас пришел проведать ваш друг. Говорит, у него неотложное дело. Просит спуститься, ждет в вестибюле.
— Друг? — удивился Савва.
— Да-да, мсье. Его фамилия Кра-син.
— Красин? — глухо переспросил Савва и раздавил недокуренную папиросу в пепельнице.
Доктор бросил на него встревоженный взгляд.
— Да, да! Мсье Кра-син. Вы спуститесь?
— Это ошибка, мадемуазель.
— А вы безжалостны, Савва Тимофеевич — воскликнул Селивановский, оторвав взгляд от шахматной доски.
— Кто- я? Безжалостен? Я — безжалостен?
— Конечно, жестоки и безжалостны! Я сдаюсь Ваша взяла — доктор опрокинул на доску белого короля.
Снова раздался телефонный звонок.
— Простите. Но этот мсье уверяет, что вы его точно знаете. Он настаивает, чтобы вы спустились. Так что ему передать?
— Передайте… — Савва помолчал, — что я… разговаривать с ним просто не желаю.
— Правильно ли я поняла, мсье, — женский голос растерянно дрогнул, — что вы знакомы, но общение с этим господином для вас нежелательно? Так?
— Именно так, мадемуазель И прошу, скажите этому господину вашим ангельским голосочком: «Пошел прочь!»
— Как, как, сказать, мсье?
— Впрочем, говорите, что хотите. Главное, чтобы больше я не имел счастья видеть его. И его товарищей.
Савва повесил трубку и повернулся к доктору.
— Николай Николаевич! Извините. Устал.
Доктор понимающе кивнул и вышел из номера.
Снова зазвенел телефон.
— Мсье, я передала этому господину, чтобы он был так любезен больше не приходить к вам. Он просил передать вам, что ему очень жаль.
— Жаль? Чего жаль?
— Не знаю, мсье. Он просто пожал плечами и сказал: «Передайте господину Морозову, что мне жаль. Очень жаль». И это — все.
Савва закурил и подошел к окну. На приморском бульваре Круазет зажглись вечерние огни…
Ночью Савва почти не спал. Как в Москве. Сон отлетал, наталкиваясь на мысли и образы, которые, чередой, сменяя друг друга, приходили, уходили и снова приходили. Он перелистывал воспоминания, словно зачитанную книгу, самой страшной главой в которой была та… про иллюзию любви. Точнее, про любовь и предательство. Вечная тема. Как он мог не видеть и не понимать? Неужели любовь отнимает разум? Нет, разум отнимает — страсть. Что же тогда — любовь? Награда или наказание? Выходит, все последние годы он любовался миражом в образе богини, которую сам же и поставил на пьедестал. А оказалось, она — и не богиня вовсе. И все, что она говорила и делала — было обманом. Но ради чего? Ради безумной утопической идеи, во имя которой ее друзья — товарищи по партии готовы на все — ложь, фальшь, унижение, подлость, террор и кровь? Нет, всеобщее счастье не может строиться на крови. Человеческая кровь — напиток для дьявола, и стоит хоть раз пригубить, как станешь
Савва поднялся с кровати, прошел в ванную и встал под душ. Тугие струи холодили голову и покалывали тело.
Накинув халат, он вышел из ванной на балкон и уселся в кресло, наблюдая, как солнце лениво поднимается над берегом, пляшет озорными лучиками по водной глади, будит спящие пальмы, бросает теплый свет на спящий городок и катится дальше над лазурным морем.
«Вот и кончилась ночь…» — Савва поднялся и, прикрыв глаза, протянул руки к солнцу.
В дверь осторожно постучали. В номер, источая запах жасмина, вошла заспанная Зинаида.
— Савва, что ты не спишь? Я услышала, у тебя вода в ванной шумела. Время-то начало шестого. Еще спать да спать. У тебя все в порядке? — прикрыв ладошкой рот, она зевнула.
— Зина, что за духи? — принюхался Савва. — Не слишком ли сладкие?
Зинаида вначале застыла от изумления, затем отступила на шаг и, вдруг, всплеснув руками, бросилась к нему и обняла за шею.
— Саввушка, милый мой… миленький!
— Дорогуша, что за бурная реакция? — с недоуменной улыбкой попытался отстраниться он.
— Это не реакция, Саввушка! Это радость! Ты что, ничего не понял? К тебе же вернулось обоняние, понимаешь? Ты снова стал различать запахи О, Господи — шмыгнула она носом, отошла на шаг и отвернулась.
— Зина Прошу, перестань относиться ко мне, как к больному — строго сказал Савва, открыл шкаф и принялся переодеваться. — Машине и то отдых требуется, а человеку — и того более. Ну, вышла какая-то шестеренка из строя, и что теперь, всю машину на свалку? Нет. Шестеренку либо смазать надо, либо заменить. И опять машина в порядке. И нечего тут слезами обливаться. Знаешь, не люблю этого.
Зинаида смахнула слезинки из уголков глаз и повернулась к нему.
— Пойдешь купаться? — Савва стоял уже в халате, накинутом поверх купального костюма с полотенцем в руках.
— Ну, уж не-ет. У меня от одной мысли об утреннем купании мурашки по телу бегут. Я лучше посплю еще, а потом по магазинам хочу пройтись. Вчера, помнишь, опрокинула на себя соус за обедом. Хочу, взамен испорченной, новую юбку прикупить.
— Езжай, конечно. Игрушки детям посмотри. Я обещал привезти. И доктора с собой прихвати, а то он меня уже утомил. Курить спокойно не дает, смотрит как на самоубийцу! — Сказав это, Савва бодро вышел из номера.
— Мсье, вам записка — окликнул его консьерж в вестибюле, протягивая конверт. Морозов нехотя подошел к стойке, открыл конверт, извлек сложенный пополам лист бумаги и развернул. В середине листа был начертан огромный вопросительный знак. Савва решительно разорвал лист, скомкал, сунул в карман халата и пошел к выходу. Уже у двери остановился, вернулся, попросил у консьержа чистый лист и карандаш. Нарисовал на листке жирный восклицательный знак, сложил бумагу пополам, убрал в конверт и протянул консьержу.