Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
Они двинулись вдоль берега и, поднявшись по каменным ступеням, оказались у небольшого домика, укрытого пышными зарослями.
Горький чихнул. Вытащил носовой платок, чихнул еще несколько раз и заторопился в дом, прижимая платок к носу.
— У Алеши реакция такая на цветы. Каждую весну мучается. Да еще кровохарканье. — Сказав это, Андреева взглянула на Красина, пытаясь угадать его настроение.
— А я люблю цветы, — гость отломил цветущую веточку и вдохнул аромат. — С запахом особенно. Вообще красоту люблю. Красота ведь мир спасет, как утверждает господин
— Так что вы говорили про финансовую сторону, Леонид Борисович? — решила уточнить она. — Снова с деньгами проблемы?
— Не снова, а всегда, — рассмеялся Красин. — Особенно сейчас, когда четко определился курс партии на нынешний момент и ближайшие цели. Надо готовить людей, создавать боевые группы, покупать оружие, обучать обращению с ним. Кроме того, необходимо усилить пропаганду, вы же сами понимаете. Мы выходим на другой круг событий, поэтому действовать должны решительнее и беспощаднее, — снова поднес он веточку к носу, наслаждаясь ароматом. — Мне, Мария Федоровна, даже представить трудно — что, если Морозов перестанет денег давать? — посмотрел он вопросительно, помахивая веточкой перед своим лицом. — А, похоже, к тому все идет… Надо было помягче с Морозовым, не обрушиваться на него с медвежьей неуклюжестью.
Андреева озабоченно провела ладошкой по щеке.
— Говорят, он писал вам неоднократно, объясниться хотел, а в ответ — молчание. И что теперь? Говорит: «прозрел, мол, а раньше — незрячим был». Вот, что получается.
Андреева сорвала длинную травинку и принялась покусывать.
— Нельзя его было оставлять одного, наедине со своими мыслями. Надо было все время… поддергивать… леску, чтобы не сорвался с крючка. Помните, наш давний разговор? А вы — даете рыбке уплыть… — отбросив веточку, он покосился в сторону входной двери. — Алексей Максимович — великий писатель, потому живет в придуманном мире, реальностей часто не понимает, но вы то?
Из распахнувшегося окна дома выглянул Горький с полотенцем в руке:
— Так вы в дом зайдете или передумали?
— Ах, подожди, Алеша, — отмахнулась Андреева, — мы сейчас. Лучше самовар поставь, — опустилась она на ступеньку у двери.
— Я, Леонид Борисович, собиралась написать. Но… вы ж сами понимаете, — многозначительно указала она головой в сторону дома, но по скептическому выражению лица «Никитича» поняла, что названная причина не показалась тому весомой. Замолчала, не зная, как продолжить разговор. Нужно было хоть что-то сказать.
— А вы знаете, — вдруг оживилась она, — что Савва тут учудил? Застраховал свою жизнь на сто тысяч рублей…
В глазах Красина появился интерес.
— …а полис на предъявителя отдал мне.
Красин оживился.
— Беспокоится все, что не сладится у нас с Алешей, и я умру под забором… — сказала она с легкой вопросительной интонацией.
Красин чуть прищурился.
— Чудак-человек… — отвела она глаза и отбросила травинку. — Кстати, Алеша про полис ничего не знает, — поторопилась предупредить собеседника, по лицу
— И правильно! Зачем ему знать? Разволнуется только. Писателю спокойствие нужно.
Из дома послышался кашель.
— Он что же, впрямь сильно болен?
— Нет, что вы! Здоровье у Алеши отменное. Нервы только сильно расшатаны…
— Я, Мария Федоровна, про Морозова спросил.
— Савва? — чуть смутившись, уточнила Андреева. — Ну, он — человек необычный, в поступках иногда не предсказуемый, — помедлила, решая, стоит ли говорить больше. — Знаете, он ведь с собой пытался покончить, когда я к Алеше ушла.
— Не знал, — удивился Красин. — И что ж?
— Да, было такое… — По лицу Марии Федоровны скользнула тень воспоминания, в которой торжества было чуть больше, чем виноватой грусти. — Я записку нашла случайно, из кармана у него выпала. Написал: «В моей смерти прошу никого не винить». И больше ничего. Ни подписи, ни даты. Вот так — коротко и страшно!
Она взглянула на Красина, надеясь увидеть сопереживание, но нашла лишь напряженное внимание.
— Подняла, прочитала, а он смутился, и попытался отнять, но я не отдала. Обещала порвать, но оставила на память. Не каждый же день люди из-за тебя убить себя хотят! — попыталась пошутить она. — Ведь правда?
— Правда, — согласился Красин, сдвигая шляпу на затылок. — И где сейчас эта записка? — спросил он тихо с простодушной улыбкой.
— Записка… — Андреева таинственно улыбнулась и, бросив взгляд на открытое окно, продолжила шепотом:
— В томике Байрона. На квартире в Москве. Алеша не знает…
— И правильно, что не знает, — наклонившись к собеседнице, тоже шепотом сказал Красин. — И вообще, не надо вам ее у себя хранить, — глазами указал он на дом и покачал головой. — Мой совет, вернетесь в Москву, отдайте ее какому-нибудь надежному человеку. А хотите, я попрошу кого-нибудь из товарищей к вам на квартиру заглянуть, чтоб, не дай бог…
— Да Алеша, вроде, про случай тот знает, — попыталась возразить она.
— У писателей, Мария Федоровна, такая фантазия, такое воображение! Сами же про рубец сегодня рассказывали. Писателей беречь надо от волнений. А пойдемте-ка в дом, — протянул он руку, помогая Андреевой подняться. — Чайку попьем.
— Пойдемте Я все поняла, Леонид Борисович, и постараюсь упросить Алешу хоть телеграмму Морозову отбить с вопросом о здоровье. Дело, конечно, важнее собственного настроения. Так что не беспокойтесь.
Они вошли в дом. На столе, покрытом кружевной скатертью, уже стоял самовар, в вазе — печенье, покрытое белой глазурью, напоминавшей о нездешних зимних холодах. Горький сидел, чуть ссутулившись, с видимым удовольствием отхлебывая чай из стакана в серебряном подстаканнике. Рядом на столе лежала открытая книга.
— Чаевничаете уже, Алексей Максимович? А мы с Марией Федоровной о мелочах заболтались.
Горький вопросительно посмотрел на гостя.
— Мелочи… — махнул рукой Красин — не стоят и того, чтобы на них внимание обращать, тем более вам пересказывать. Только голову забивать.