Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
На фабрику были вызваны казаки, драгуны и жандармы…
20 февраля — многотысячный митинг закончился жестоким разгоном…
В руках у рабочих появилось оружие, а среди них вооруженные боевики…
А потом случился расстрел…
«Морозов считает себя революционером, а на его фабрике — военный произвол и расстрелы невинных людей», — гневно обрушился на него в газетах Горький…
Свой день рождения в этом году Савва не праздновал…
…«Алексей тчк Прочитал в газете ты введен в заблуждение удивлен почему не отвечаешь тчк Савва».
…«Господин
… «Мария Федоровна тчк Пребывая недоумении поводу вашего молчания прошу принять внимание был против ввода войск не принимаю нападок г-на Горького прессе мой адрес тчк не мешало прежде связаться со своим другом коим до недавнего времени являлся смею надеяться являюсь тчк Морозов»…
— Видал? — мать протянула Савве листок. — Не угомонятся никак бесы! — быстро перекрестилась она. — Прочти-ка, голубчик!
Савва скользнул глазами по заголовку:
«Обращение Московского комитета РСДРП к Орехово-Зуевским рабочим».
Болезненно поморщился.
«Стачка кончилась. Наши требования не исполнены. Но мы не побеждены. Да и нет силы, способной сокрушить силу сплоченности и сознательности пролетариата. На насилие можно отвечать только силой. Вступайте же в ряды борющегося пролетариата под знаменем социал-демократии. Вооружайтесь и учитесь обращаться с оружием, чтобы восстать и вступить в последний, решительный бой с царским правительством».
Вернул листок матери и устало опустился на диван.
— Вчера рабочие сняли свои требования.
— А ты как думал? — удовлетворенно усмехнулась та. — Хотел уговорами да заигрываниями любовь народную снискать? Вспомни теперь слова мои про острастку, на которой русский мужик вырос. Без острастки народ в вольницу превращается! Так-то вот!
Савва, понурившись, молча крутил в пальцах спичечный коробок.
«Что-то в последнее время у меня все не ладится, из рук ускользает, — думал он. — Будто сглазили. Впору на спиритический сеанс идти, магический шар крутить, — усмехнулся собственным мыслям. — С чего же все началось? Не с Красина ли? Ну, так он сейчас за границей. Прямо перед стачкой попросил немедленно оформить ему командировку, потому что здесь оставаться далее для него небезопасно. А я еще посмеялся, мол, взбаламутил рабочих, а теперь — в кусты, а я — расхлебывай кашу? И почему Маша говорит, что он человек порядочный? А потом гневное письмо Алеши в газетах по поводу жестокого подавления забастовки на Никольской мануфактуре… И на телеграммы так и не ответил…»
— Да что с тобой? Ты будто не в себе? — спросила Мария Федоровна, встревожено оглядывая сына.
Савва молча посмотрел на мать.
— Устал ты, Савва, — в голосе Марии Федоровны послышались властные нотки. — Вот что я скажу. Не по силам тебе нынче директорствовать. Бери Зину свою, детей, и отдыхай, сил набирайся. Не забывай, у нас в роду у всех нервы… [37]
Савва встрепенулся:
— Матушка? Что такое вы говорите? Я был и останусь при деле, и не мыслю…
37
Мать действительно грозила Савве Тимофеевичу отстранением от дел, но формально этого сделано не было. 17 марта 1905 года на очередном собрании пайщиков Никольской мануфактуры, М. Ф. Морозова была переизбрана на должность директора-распорядителя, а Савва Тимофеевич — заступающим место директора-распорядителя. То, что Савву Морозова, вопреки многолетним утверждениям советских историков, не отстраняли от дел, подтверждает и изучение журналов заседаний правления Никольской мануфактуры. Это, безусловно, важное открытие принадлежит правнучке Саввы Тимофеевича Т. П. Морозовой и И. В. Поткиной.
— Мыслишь, не мыслишь, — строго посмотрела она на сына, — от дел тебя никто не отстраняет. Замены тебе не вижу, иначе, может, и заменила бы, чтоб уму-разуму научить. Отдохни. На месяц-другой… приказываю — отойди от работы. Там, глядишь, все образуется… — Мария Федоровна поднялась с места, показывая, что разговор окончен. — А упрямствовать будешь, не обессудь. Больше в твои революции играть не позволю. Под опеку возьмем. Не трудно будет — все на тебя, как на полоумного смотрят. Сумасшедшим и объявим — никто не удивится…
— Простите, барыня, — на пороге комнаты появилась прислуга. — Опять тот человек к Савве Тимофеевичу просится, что давеча не пустили. Вы приказали вам говорить прежде, чем Савву Тимофеевича беспокоить.
— Опять этот Николай Николаевич! — поднялась нахмурившаяся Зинаида.
В прихожей у двери она увидела одетого в длинное пальто мужчину, который с любопытством оглядывался по сторонам. Сойдя вниз по ступеням, Зинаида смерила гостя с головы до ног надменным взглядом.
— Что вам угодно, сударь? Кажется мне, вас вчера уже просили не тревожить Савву Тимофеевича, который нездоров, и никого видеть не желает.
— Вы передайте только, что я по важному делу от господина Красина. Он поймет, — хрипловатым простуженным голосом попросил гость. — Очень срочное дело!
— Он поймет. Ах, ты, господи, какая великая тайна! — с трудом заставила себя говорить вежливо. — А то никто ничего не понимает Можете своему Красину передать, Савва Тимофеевич деньгами лишними не располагает. Кончились деньги на ваши дела! И потом…
— Добрый день, любезнейший Чем обязан? — услышала за спиной глухой, надтреснутый голос Саввы.
— Господин Морозов, позвольте вас приветствовать! — гость оскалился в улыбке, не скрывая радости, что может больше не общаться с вредной барыней.
Савва кивнул.
— По какому делу прибыли? — он вдруг подался вперед. — Вы, часом, не от Горького?
— Нет, — растерянно ответил гость. — От господина Красина…
Савва поморщился.
— «Никитича», — многозначительно уточнил мужчина.
— Савва — вмешалась в разговор Зинаида Григорьевна. — Ты же слышал, что я ответила этому… человеку.
— Слышал! На слух пока не жалуюсь. Дай-ка нам поговорить, Зина!
Зинаида Григорьевна, неодобрительно посмотрев на мужа, направилась по лестнице на второй этаж.
— Так что, Савва Тимофеевич, письмо возьмите! — протянул гость конверт. — Со вчерашнего дня ношу.
Савва вскрыл конверт: