Дичь для товарищей по охоте
Шрифт:
На фабрику были вызваны казаки, драгуны и жандармы…
20 февраля — многотысячный митинг закончился жестоким разгоном…
В руках у рабочих появилось оружие, а среди них вооруженные боевики…
А потом случился расстрел…
«Морозов считает себя революционером, а на его фабрике — военный произвол и расстрелы невинных людей», — гневно обрушился на него в газетах Горький…
Свой день рождения в этом году Савва не праздновал…
…«Алексей тчк Прочитал в газете ты введен в заблуждение удивлен почему не отвечаешь тчк Савва».
…«Господин
… «Мария Федоровна тчк Пребывая недоумении поводу вашего молчания прошу принять внимание был против ввода войск не принимаю нападок г-на Горького прессе мой адрес тчк не мешало прежде связаться со своим другом коим до недавнего времени являлся смею надеяться являюсь тчк Морозов»…
— Видал? — мать протянула Савве листок. — Не угомонятся никак бесы! — быстро перекрестилась она. — Прочти-ка, голубчик!
Савва скользнул глазами по заголовку:
«Обращение Московского комитета РСДРП к Орехово-Зуевским рабочим».
Болезненно поморщился.
«Стачка кончилась. Наши требования не исполнены. Но мы не побеждены. Да и нет силы, способной сокрушить силу сплоченности и сознательности пролетариата. На насилие можно отвечать только силой. Вступайте же в ряды борющегося пролетариата под знаменем социал-демократии. Вооружайтесь и учитесь обращаться с оружием, чтобы восстать и вступить в последний, решительный бой с царским правительством».
Вернул листок матери и устало опустился на диван.
— Вчера рабочие сняли свои требования.
— А ты как думал? — удовлетворенно усмехнулась та. — Хотел уговорами да заигрываниями любовь народную снискать? Вспомни теперь слова мои про острастку, на которой русский мужик вырос. Без острастки народ в вольницу превращается! Так-то вот!
Савва, понурившись, молча крутил в пальцах спичечный коробок.
«Что-то в последнее время у меня все не ладится, из рук ускользает, — думал он. — Будто сглазили. Впору на спиритический сеанс идти, магический шар крутить, — усмехнулся собственным мыслям. — С чего же все началось? Не с Красина ли? Ну, так он сейчас за границей. Прямо перед стачкой попросил немедленно оформить ему командировку, потому что здесь оставаться далее для него небезопасно. А я еще посмеялся, мол, взбаламутил рабочих, а теперь — в кусты, а я — расхлебывай кашу? И почему Маша говорит, что он человек порядочный? А потом гневное письмо Алеши в газетах по поводу жестокого подавления забастовки на Никольской мануфактуре… И на телеграммы так и не ответил…»
— Да что с тобой? Ты будто не в себе? — спросила Мария Федоровна, встревожено оглядывая сына.
Савва молча посмотрел на мать.
— Устал ты, Савва, — в голосе Марии Федоровны послышались властные нотки. — Вот что я скажу. Не по силам тебе нынче директорствовать. Бери Зину свою, детей, и отдыхай, сил набирайся. Не забывай, у нас в роду у всех нервы… [37]
Савва встрепенулся:
— Матушка? Что такое вы говорите? Я был и останусь при деле, и не мыслю…
37
Мать
— Мыслишь, не мыслишь, — строго посмотрела она на сына, — от дел тебя никто не отстраняет. Замены тебе не вижу, иначе, может, и заменила бы, чтоб уму-разуму научить. Отдохни. На месяц-другой… приказываю — отойди от работы. Там, глядишь, все образуется… — Мария Федоровна поднялась с места, показывая, что разговор окончен. — А упрямствовать будешь, не обессудь. Больше в твои революции играть не позволю. Под опеку возьмем. Не трудно будет — все на тебя, как на полоумного смотрят. Сумасшедшим и объявим — никто не удивится…
— Простите, барыня, — на пороге комнаты появилась прислуга. — Опять тот человек к Савве Тимофеевичу просится, что давеча не пустили. Вы приказали вам говорить прежде, чем Савву Тимофеевича беспокоить.
— Опять этот Николай Николаевич! — поднялась нахмурившаяся Зинаида.
В прихожей у двери она увидела одетого в длинное пальто мужчину, который с любопытством оглядывался по сторонам. Сойдя вниз по ступеням, Зинаида смерила гостя с головы до ног надменным взглядом.
— Что вам угодно, сударь? Кажется мне, вас вчера уже просили не тревожить Савву Тимофеевича, который нездоров, и никого видеть не желает.
— Вы передайте только, что я по важному делу от господина Красина. Он поймет, — хрипловатым простуженным голосом попросил гость. — Очень срочное дело!
— Он поймет. Ах, ты, господи, какая великая тайна! — с трудом заставила себя говорить вежливо. — А то никто ничего не понимает Можете своему Красину передать, Савва Тимофеевич деньгами лишними не располагает. Кончились деньги на ваши дела! И потом…
— Добрый день, любезнейший Чем обязан? — услышала за спиной глухой, надтреснутый голос Саввы.
— Господин Морозов, позвольте вас приветствовать! — гость оскалился в улыбке, не скрывая радости, что может больше не общаться с вредной барыней.
Савва кивнул.
— По какому делу прибыли? — он вдруг подался вперед. — Вы, часом, не от Горького?
— Нет, — растерянно ответил гость. — От господина Красина…
Савва поморщился.
— «Никитича», — многозначительно уточнил мужчина.
— Савва — вмешалась в разговор Зинаида Григорьевна. — Ты же слышал, что я ответила этому… человеку.
— Слышал! На слух пока не жалуюсь. Дай-ка нам поговорить, Зина!
Зинаида Григорьевна, неодобрительно посмотрев на мужа, направилась по лестнице на второй этаж.
— Так что, Савва Тимофеевич, письмо возьмите! — протянул гость конверт. — Со вчерашнего дня ношу.
Савва вскрыл конверт: