Дикари Ойкумены.Трилогия

Олди Генри Лайон

– Спускаться! – махнул рукой чужак.

И улыбнулся сквозь прозрачный щиток шлема.

– Умриии! – отчаянно взвизгнул Иолотли.

Выстрел прозвучал жалко и нелепо. Иолотли целился в лицо уроду; он не сомневался, что попал, но умирать пришелец и не думал. Он лишь нахмурил брови, да еще погрозил Иолотли пальцем – точьвточь как завуч Ночехуатль.

– Глупый есть ты? Лезть сюда скорей!

Иолотли бросился к чердачной двери. Навстречу дохнуло таким пеклом, что он попятился. Путь к отступлению был отрезан. Бегом, подумал Иолотли. Прорвусь. Ноги не слушались. Ноги знали, что их обгорелые кости не добегут и до второго этажа. Сзади, перекрыв свет, льющийся из окна, мелькнула страшная

тень. В уши ударил звон стекол, треск рам, отрываемых с мясом. Забыв обо всем, Иолотли метнулся в дым и гарь, споткнулся, упал, рассадив локоть. Рукиклещи ухватили его поперек туловища, вознесли над захламленным, горячим полом. Иолотли не сопротивлялся, обмякнув в хватке пришельца. Силы кончились, будто патроны. Он проиграл. У него была винтовка и отличная позиция. Он ничего не смог.

Ничего.

Горло рвалось от надсадного кашля. Было унизительно содрогаться всем телом, словно девчонкаплакса, в надежной хватке пришельца. Но Иолотли не мог с собой совладать: он наглотался дыма. Перед глазами мелькнуло небо. Могучим прыжком урод взлетел в воздух, придерживая Иолотли, и ловчей акробата приземлился на платформу. Кивнул напарнику: летим, мол. Платформа заложила вираж; у Иолотли аж дух захватило – он никогда не летал даже на самолете!

К сожалению, полет оказался недолгим. Платформа мягко приземлилась перед главным входом в школу, и пришелец с рук на руки сдал Иолотли… военруку! Равняйсь торчал здесь – живой и здоровый. И учитель труда, и географичка, и завуч Ночехуатль, и весь их класс, и куча малышни… Иолотли растерянно огляделся. Он искал и не находил убитых. Ну хотя бы раненых! – нет, лишь над парочкой чумазых от сажи старшеклассников, усаженных рядком, хлопотали двое уродов и школьная медсестра Теуикуи.

Под веками поселился жгучий зуд. Мир расплылся в кляксу. Иолотли потер глаза кулаком и глянул в сторону воинской части. Там дымились оплавленные руины. Не уцелела ни одна постройка. Даже забор с колючей проволокой исчез напрочь.

Так выжигают осиные гнезда.

Слезы высохли. Иолотли скрипнул зубами и отвернулся.

* * *

…На записи бравый десантник ВКС Лиги с мальчишкойтузиком на руках лихо прыгал с крыши горящего здания на платформу. Отличный материал! На заднем плане чадили развалины уничтоженного объекта. Это лишнее. Капитан Сандерсон изменил ракурс, и развалины пропали из кадра.

Так гораздо лучше.

КОНТРАПУНКТ

Н'ДОЛИ ШАНВУРИ, ДОЧЬ ПАПЫ ЛУСЭРО

(на днях)

Помнится, я хотел умереть на манеже, во время представления. Я был молод, энергичен и если думал о смерти, то оценивал ее в категориях прекрасного. Оркестр играет марш, звенит медь труб, я сползаю в опилки, под копыта коню, друзья закрывают меня от публики – и клоуны, верные друзья клоуны, отвлекают зрителя остроумными репризами, пока униформа тащит мой бездыханный труп за кулисы.

От таких мыслей мне становилось хорошо. Я жёг жизнь, что называется, с двух концов, и завершение виделось мне в бравурных тонах.

Я не заметил, когда стал думать иначе. Мысли о смерти начали раздражать. Марш смолк, гримасы клоунов сделались предметом профессионального сравнения. Умереть если и хотелось, то дома, в глубокой старости, в кресле, с ногами, укрытыми шерстяным пледом. Стаканчик бренди, скрипучая веранда; вид на закат.

Не скажу, что от таких мыслей мне становилось хорошо – скорее, уютно. Так засыпаешь под шум дождя.

Сейчас

я стар. Я вообще не хочу умирать. Ни в опилках, под марш, ни в кресле, со стаканчиком в руке. Какой вариант ни предложи – да хоть генералом Ойкуменой в бою с помидорами убийцами! – я, пожалуй, откажусь. Этот отказ будет самой смешной выходкой в моей клоунской, в моей потешной жизни.

Кто бы ни пришел за мной, он зааплодирует.

(из воспоминаний Луция Тита Тумидуса, артиста цирка)

– Ваш пропуск, биби?

– Как всегда, Ангола…

С улыбкой, характерной скорее для возбужденного подростка, чем для мужчины с седыми висками, охранник протянул ручной сканер к Н'доли. Если быть точным, к груди Н'доли, отчетливо выделявшейся под тонкой блузкой. Пропуск, пластиковая «таблетка» с чипом, лежал в кармашке, но охранник не торопился. Он начал движение снизу, оттуда, где грудь поддерживали чашки бюстгальтера – и, причмокивая, медленно вел сканер вплотную к телу дочери Папы Лусэро, словно любовник, исследующий губами вожделенную плоть. Даже когда тихий зуммер уведомил, что с пропуском все в порядке, охранник остановился не сразу.

– Ты доволен, Ангола?

– В лучшем виде, биби!

Это была их обычная игра. Н'доли уже не помнила, как все началось. Ангола пошутил, не удержавшись на грани приличий? Она поддержала шутку, будучи в хорошем настроении? В любом случае, игра доставляла обоим одинаковое удовольствие. Сходить к психоаналитику? Пусть докопается до глубин, вскроет детские комплексы…

– Тихого дежурства, Ангола!

– Великих открытий, биби!

Не торопясь, Н'доли зашагала по аллее к главному корпусу. Центр «Грядущее», куда входил и филиал института межрасовой генетики, располагался в тихом парке. Часть зданий была памятниками архитектуры: ажурный кирпич, бледножелтый и красный, стрельчатые окна, входные двери из черного дерева. Раньше Н'доли любила здесь гулять, если выпадала свободная минутка. Сейчас…

Ее все раздражало. Это началось еще в звездолете: приходилось сдерживаться, следить за собой, чтобы не нахамить стюарду без видимой причины. Н'доли надеялась, что раздражение исчезнет, едва ее нога ступит на землю Китты, но родина не принесла успокоения. За время отсутствия молодой вудуни ктото злой и мстительный украл у Китты сердце, превратив родину в бессмысленный камень, несущийся в пространстве. А может, сердце украли у Н'доли, и мужчины – обычные виновники таких краж – были тут ни при чем.

«Это коллант. Это ломка после выхода в большое тело…»

Путешествовать в железной лоханке после того, как ходила по космосу пешком? Ну хорошо, верхом – Н'доли не знала, почему под шелухой видела себя всадницей. Есть, пить, испражняться, словом, вспомнить, что ты – заложница физиологии? Неужели Папа испытывает такое же чувство, из антиса становясь слепым карликом?!

По возвращении с Тишри, выбрав свободное время, Н'доли дважды посещала отца. В первый раз Папа был никакой, гнил на скамеечке под забором, но потом к отцу заехал полковник, вернее, военный трибун Тумидус, и Папа воспрял. Избил старшую маму, расколотил вдребезги любимый сервиз мамы средней, сделал с мамой младшей такое, что она до сих пор счастливо стонет во сне – и удрал к соседям, где заснул в будке цепного барбоса Куруруми. Свято блюдя законы гостеприимства, барбос никого к Папе не подпускал, рычал даже на хозяина, живого бога, и скалил клыки в неприятной ухмылке. Сейчас Папа сидел в «обезьяннике», обыгрывая дежурных полисменов в «шишхош», а мамы, соседи и Куруруми писали заявления, отказываясь от всех мыслимых и немыслимых претензий.