Дикари Ойкумены.Трилогия
Шрифт:
– Жарко, Клод?
– Жарко, – согласился телепат. – Но терпимо.
– Пирамида?
– Ага. И солнце в зените. Оригинальная штука, впервые сталкиваюсь.
– Будьте осторожны…
– Спасибо за заботу. Похоже, мне никуда не деться с этой пирамиды. Впрочем, отсюда хороший обзор. Для начала сойдёт. Для начала, – Клод улыбнулся собственной шутке, – выше крыши. Качну по максимуму, а потом разберёмся, что на пользу, что мимо кассы…
– Она ничего не чувствует?
– Разумеется, нет. За кого вы меня принимаете?
– За специалиста
– Благодарю. Что вам сыграть?
– Из мюзикла «Тень в ночи». Там есть одна тема…
– Аа, помню. Сиропчик, любовьморковь. Сейчас…
Клод сунул руку под клавиатуру. Легко касаясь сенсоров, сбросил заказ: «Тень в ночи», тема Аделии. Затем опустил руки на клавиши, ожидая. Он опоздал со вступлением, отстав на полтакта, но это не имело значения.
Марк вернулся к столу.
– Приятная музыка, – одобрила Изэль. – Это песня?
– Песня. В мюзикле есть девушка Аделия, она поёт о том, как хочет вернуться домой…
Марк осекся. Объяснение было слишком рискованным. Но Изэль ничего не заметила, или притворилась, что не заметила. Наслаждаясь каждым кусочком, она приканчивала десерт, оставив зеленые и красные вишенки на закуску. Свободной рукой Изэль управляла коммуникатором. По распоряжению госпожи Зеро ей выдали личный уником, урезав функции до минимума. Когда астланка выходила в вирт, специальный оператор курировал ее запросы, разрешая одни и запрещая другие. Для Изэли это выглядело как проблемы со связью. Главным образом в проблемы входило все, связанное с Астлантидой – пуповина, связывающая Изэль с родиной, была перерезана. В качестве замены предлагались искусство, культура и спорт Ойкумены.
В аппарат был встроен переводчик, дублирующий речь и текст на астланский.
– Красивый мужчина, – Изэль ткнула пальцем в голосферу, которую обычно сплющивала, превращая в экран. Говорила, что ей так удобнее. – На тебя похож. Это архивные кадры? Тут написан год съемки, но я путаюсь в вашем летоисчислении…
На экране мчались лошади. Быстрей, еще быстрей, по кругу манежа. На спинах лошадей мелькали наездники. Творили чудеса: вбок, вниз, под брюхо, сальто с седла. В центре арены конским вихрем управлял человек с шамберьером. Усы руководителя группы закручивались умопомрачительным винтом.
Канал «Артшоу» числился у Изэли в любимых.
– Цирк, – объяснил Марк. – Такое развлечение.
– На тебя похож, – упорствовала Изэль.
– Я не ношу усов.
– И зря. Тебе бы пошло.
Марк пригляделся к ролику. Отметил год записи. Какое сегодня число? Ох, мама моя… Чтоб ты скис, балбес, сказал он себе. Дырявая твоя память. Стыдното как! И папа не напомнил, и дядя…
– Это мой дед. Луций Тумидус, в молодости. Позже он стал клоуном.
– Я ж говорю, одно лицо. Только без усов.
– Дед сбрил усы, когда ушел из наездников.
– А ты отпусти. Или у вас в армии запрещают? «Главное в творческой индивидуальности Луция Тумидуса – это чувство юмора при внешней невозмутимости.
– Ага, – кивнул Марк, отводя глаза.
– Врёшь! Марчкх, у тебя нет души! Немедленно поздравь…
– Не кричи, подавишься.
– Бессовестный ты человек! Это же твой родной дедушка…
Изэль была так естественна в праведном гневе, что Марк даже усомнился: копается Клод в мозгах астланки или дурака валяет? К неловкости – забыл про день рождения деда! – примешивалась неловкость двойная. Отвлекать Изэль светской болтовней, пока Клод забирается в её рассудок всё глубже и глубже, было сродни необходимости держать женщину за руки и ноги, пока ктото другой её насилует. То, что Изэль не замечала ментального присутствия Клода, мало что меняло для Марка.
Приходилось подбадривать себя, а верней, глушить раздражение, недостойное офицера на задании, щелчками воображаемого кнута:
«Alles!»
– Ты отпишешь ему сегодня же, – безапелляционным тоном заявила Изэль, приступая к вишенкам. – Или позвонишь. Как тут у вас поздравляют? А сейчас закажи чтонибудь приятное.
– Еще один десерт?
– Музыку! Слышишь, он не играет?
С огромным удовольствием Марк сбежал бы сейчас на Ломбеджи, Сечень, Тренг, к черту в зубы, не то что к роялю. Подгоняемый угрызениями совести, он взошел на эстраду. Телепат сидел с прямой спиной, руки его без движения покоились на клавиатуре: пара бледных перчаток. Лоб Клода Лешуа был усеян крупными каплями пота. Уголок рта слабо подрагивал, словно Клод не знал: улыбнуться ему или зарыдать?
– Жарко? – посочувствовал Марк.
– Холодно, – возразил Клод. Он катал желваки на скулах, как если бы у него разыгралась язва. – Такая холодина, что кошмар. Ночь. Глухая ночь. Даже звезд нет. Я боюсь свалиться с пирамиды.
– Боитесь?
– Да. В темноте кажется, что площадка уменьшается. Какаято зараза обгрызает ее с краев. Тут все время так: то солнцепек, хоть сдохни, то ночь и холод. Качели, мать их!
– Не кричите. Нельзя, чтобы вас услышала Изэль.
– Что она делает?
– Ест маринованые вишни.
– Приятного ей аппетита. А что делаете здесь вы?
– Где здесь? В ресторане?
– На пирамиде.
– Вы с ума сошли?!
– Не кричите. Нельзя, чтобы вас услышала Изэль. Я отчетливо вижу вас. Вы чуточку светитесь. Когда восходит солнце, вы отступаете к краю площадки. Вас там много.
– Кого – нас?
– Пятеро, – чужим голосом сказал телепат. – Ты, и еще пятеро.
– Это галлюцинация, – уверенно объяснил Марк. Уверенности в нём не было ни на грош, но он очень старался. – Мы, помпилианцы, редко получаем ипостаси под шелухой . Только при активной работе клейма. Я сейчас никого не клеймлю. О дуэли вообще речи нет…