Дикари

Мож Роже

Тит руководствовался в жизни истинными христианскими побуждениями, тем более парадоксальным было его удивление по поводу того, что его дядя Сабин поддался христианской ереси. Она нашла эту мысль забавной и решила при первом удобном случае поделиться ею со своим братом.

Все то, что было придумано Суллой в каюте триремы, произошло за несколько секунд. Как только кортеж подошел к цистерне, заставленной ручными тележками с грязным бельем, и Стабилий подтвердил, что его высший военный начальник находится здесь, внизу, группа людей в форме ночных стражей и с мечами в руках неожиданно выбежала из кухонь; под

руководством Калена Корбулона и Котия они бросились к цистерне, сбивая по пути всех встречавшихся им преторианцев. Увидев персов, галл бросился с ними в покои Домициана, чтобы собранные там братом Тита заговорщики с кинжалами не успели улизнуть.

Шесть телохранителей Домитиллы убрали грязное белье и на глазах у Стабилия открыли цистерну. Из вытащенных из тележек простынь они связали нечто вроде веревки, и один из них спустился вниз, чтобы освободить пленника от пут и вынуть из его рта кляп. Потом они оба тем же путем поднялись наверх. Голова Лукреция показалась в отверстии цистерны. Он увидел Домитиллу, которая улыбалась ему, но не ответил ей. Он был охвачен гневом, просидев восемь часов, начиная с четвертого часа после полудня, с кляпом во рту и в темноте и думая о том, что карьера его загублена, что стыд от сидения в цистерне добавится к несмываемому позору, ожидающему командира преторианцев, под носом которого во дворце плелись сети заговора. Даже заверения Стабилия в том, что он будет командовать удаленным от Рима легионом, не могли успокоить его. Когда он выпрямился, выбравшись из цистерны, то сразу увидел все того же Стабилия, державшегося за спиной сестры Цезаря.

Он вытащил из ножен преторианский меч и бросился на легата.

– Лукреций! – закричал тот. – Мы теб...

Он хотел сказать: «Мы тебя освободили», но не успел. Лукреций яростно ударил его, с одного удара наполовину перерезав горло, а потом вонзил лезвие ему в грудь.

Стабилий упал, заливаясь кровью, и захрипел в предсмертной агонии.

Домитиллу охватил приступ тошноты – подобное она видела на арене, но это происходило далеко, – поэтому она отступила на два шага в сторону, чтобы не забрызгаться кровью. Она повернулась к поборнику справедливости:

– Позволь мне заметить, Лукреций, что он хотел лишать тебя жизни, несмотря на настойчивые требования остальных...

– Горе предателям! – как бы отвечая Домитилле, театрально вскричал командир преторианцев.

И тут все услышали за оградой шум, характерный для тяжело вооруженной армейской части, которая бежит под равномерные выкрики младших офицеров, поддерживающих ими нужный ритм. Этот шум нарастал, достигая даже до подсобных помещений и кухонь, а потом нападавшие издали боевой клич и появились во дворце: впереди – консул Мунатий Фауст, со сверкающим мечом, в серебряных доспехах и пурпурном плаще, указывавшем на занимаемое им положение.

Домитилла смотрела на безжизненное тело Стабилия, лежавшее на земле около цистерны.

– Пьеса доиграна, – сказала она, – и мораль есть. Предатель умирает.

А потом она вспомнила, что ее брат, Домициан, не умрет. Поздравив себя с этим, Домитилла подумала, что те, кто поверил ему, оказались теперь в дураках.

* * *

Сулла, его персы и пращники прошли несколько коридоров и атриев, следуя за ветераном, который когда-то здесь служил. Преторианцы при их появлении разбегались,

узнав, что план, составленный их легатом Стабилием, провалился. Но в большой прихожей, куда выходили покои Домициана, десяток гвардейцев – несомненно, элита, преданная до мозга костей брату Цезаря, – пытался продемонстрировать решимость сражаться.

– Бросьте ваше оружие или готовьтесь умереть! – прокричал им Сулла, появившись среди лучников.

– Подойди поближе и скажи еще раз, – бросил один из них.

Просвистели стрелы, и тут же пращники стали раскручивать свои диковинные приспособления. Ядра, которые не достигли цели, повредили деревянные обшивки, а Сулла, перешагивая через стонавших на полу раненых, вместе с Каленом вбежал в вестибул.

Домициан появился в проеме противоположной двери с кинжалом в руке.

– Кто вы такие, – закричал он, – что осмелились ворваться в мои покои!

Но это было сделано лишь для того, чтобы попытаться обмануть нападавших, потому что шум, который донесся до него из прихожей за несколько минут до назначенного часа, ясно означал, что партия проиграна и что теперь ему нужно было выдумывать ложь для своего брата.

– Я – Сулла, а он – сын Руфа Корбулона. Теперь ты знаешь, что мы оба хотим тебя убить, и знаешь почему. К нашему сожалению, мы этого не сделаем из уважения к Цезарю, которому не повезло с братом. Но не буди в нас ярость!

Сулла заставил Домициана отступить и, не обращая на него внимания, вошел в его комнату. Вслед за Суллой шли персы со своими луками, тоже не замечая хозяина дома, как будто бы он, несмотря на свой кинжал, стал совсем незначительным лицом.

Галл, распахнув по дороге несколько дверей, обнаружил в самой глубине покоев, в комнате, служившей кабинетом, растерянных заговорщиков. Увидев вошедшего в сопровождении восточных лучников со свирепыми лицами, они окончательно пали духом. Гнетущая тяжесть мучила их, нарастая с каждой минутой, приближавшей роковой срок убийства императора Рима. Сулла прочел это по их лицам и спросил себя, не испытали ли они облегчение, увидев тех, кто избавит их от неизбежности совершать подобное преступление.

Бывший офицер-легионер приказал им раздеться догола.

Тот заговорщик, что вернулся из Германии, Калвентий Квиет, начал свысока возражать ему, но Сулла, не говоря ни слова, ударил его по лицу. Остальные беспрекословно подчинились и, снимая одежды, обнаружили кинжалы. Персы собрали их и по приказу Суллы сложили в корзинку для бумаг, которая стояла под столом.

– Сейчас мы пойдем той дорогой, которой хотели пройти вы в полночь, – объявил галл, – и вы сами положите это оружие к ногам Тита Цезаря.

Обнаженность не прибавила красоты их далеко не атлетическим фигурам. Сулла взял корзинку для бумаг, и все вышли.

* * *

Сулла вошел в обширную прихожую императорских покоев. На пороге вестибула, ведущего в его кабинет и спальню, стоял сам Цезарь, беседовавший с Мунатием Фаустом, во всем его воинском великолепии, и с Лукрецием Фронто, залитым кровью смертельных ран, которые он нанес Стабилию. Верные императору преторианцы и легионеры, переодетые в ночных стражей, стояли на почтительном расстоянии от императора. Домитилла сидела на скамейке около брата, уже окруженная заботами его молодых служанок, которые обмахивали ее веерами.