Дикая энергия. Лана
Шрифт:
Полицейские появляются через двадцать секунд. Разумеется, кидаются в подворотню. Грохот шагов стихает.
Тогда я потихоньку слезаю со стены и что есть силы бегу в противоположную сторону.
По ступеням башни гуляет ветер. Заносит следы мелким песком. После тридцать пятого я специально разыскиваю сторожки на старых местах и срываю их все до единой. Пусть они выйдут ко мне навстречу. Пусть они удивятся!
Но никто не выходит.
Я поднимаюсь все быстрее. Начинаю задыхаться. Все-таки проклятая болезнь здорово меня подкосила… Выбираюсь на сто первый. Отсюда легко можно подняться в гнездо с помощью Лифтера…
Заглядываю в пролом лифтовой шахты. Оттуда несет холодом, пахнет нечистотами.
Мне становится страшно.
— Мавр!
Эхо подхватывает крик, и он начинает прыгать от этажа к этажу.
— Алекс! Перепелка!
— Кого ты ищешь? — мягко спрашивает чужой голос.
Я резко оборачиваюсь.
На лестнице, перекрывая путь вниз, стоит человек в щегольском черном костюме. Нижняя часть лица завязана платком. В руках — маленький плоский чемоданчик.
— Зачем ты забралась так высоко? — Его глаза улыбаются. — Тебе надоело жить, девочка? Решила полетать с башни?
Молча смотрю на него. Это жизнеед. По легенде — тот, кто питается непрожитыми жизнями самоубийц. В реальности — пособник дилеров, выжимающий остатки энергии из синтетиков, решивших покончить с собой.
Он глядит на меня очень внимательно. Глаза его делаются серьезными. Очевидно, прежние жертвы вели себя иначе. И уж во всяком случае — иначе смотрели.
— Я знаю одного человека, — говорю я. — Он таких, как ты, размазывает по стенке. Как клопов.
— Познакомишь? — В его голосе звучит злая насмешка.
— Нет, — говорю с сожалением. — Он далеко отсюда. Но я могу передать тебе от него привет.
— Попробуй, — говорит он. — Маленькая храбрая пичужка залетела так высоко, и…
Я стою несколькими ступеньками выше. Он статичен и не ожидает нападения. Те несколько уроков, которые в свое время преподал мне Головач, приходятся как нельзя кстати.
Подпрыгиваю и бью его ногами в лицо. Он, не ожидавший удара, валится на спину. Я приземляюсь ему на грудь. Срываю платок с лица.
У него обыкновенный рот. Никакой дыры, в которую, по легенде, видно череп изнутри. Губы в крови. Он сбрасывает меня. Я отлетаю — и сразу же поднимаюсь на ноги.
Мы кружим по лестничной площадке. У него рваный, непредсказуемый, очень неприятный ритм. Он разворачивается так, что за моей спиной оказывается оконный проем.
— Потерял из-за тебя порцию, — бормочет жизнеед. — Придется выкинуть целенькой, как есть…
И бросается на меня, собираясь столкнуть в окно. Я ловлю его движение и, продлевая начатую врагом траекторию, перебрасываю черное тело через низкий подоконник. Он орет, пытаясь уцепиться за воздух. И через долю секунды скрывается в тумане.
После сотого этажа начинает попадаться мусор из разоренного гнезда: битая посуда, комки одежды. Обломки мебели.
Внутренний вход в гнездо Перепелки — люк — распахнут настежь.
Я вхожу.
Все окна разбиты. Следы погрома занесены пылью. Ржавые катушки, сгнившие тросы, сломанные крылья. Продавленный диван опрокинут. Жестяной бак лежит на боку. Тут сражались.
Я стою посреди этого погрома, опустив руки. И думаю только об одном: ведь я не сказала ему ни слова! Ни слова о диких, ни слова о башнях!
И все равно твердо знаю, что это — из-за меня. Из-за той вспышки прожекторов в «Сорванной крыше». Или из-за моего прыжка с канатки — в снег. Или из-за нашей атаки на Завод…
Неужели их всех отправили на Завод?!
Долгую минуту стою в проеме балконной двери без балкона. Той самой, с надписью «Добро пожаловать». Внизу — едва различимый в тумане серый город. Напротив — другой небоскреб, на его вершине соседнее гнездо. Даже сквозь туман видны пятна черной копоти вокруг каждого окна: там, внутри, наверное, все сгорело дотла…
В эту минуту я близка к смерти, как никогда. Я не хочу жить. Я решила прыгнуть.
Меня спасает, как ни странно, воспоминание о Хозяине. «Человек дикой энергии никогда не покончит с собой от отчаяния…»
Я не брошу свою жизнь вот так, на ветер. Я отлично знаю, для чего она мне нужна.
Энергетический час пережидаю за вывеской большого кафе.
Сначала улицы пустеют. Луч фары последнего велосипедиста скользит по вывеске, заставляя ее светиться белым. Слышу, как человек дышит — он спешит, он опаздывает, он почти в отчаянии…
И становится темно и тихо на долгих пять минут. А потом начинают бить городские часы. Их удары вязнут в тумане: бом-м… бом-м… Унылый, цепенящий ритм.
Потом несколько секунд ничего не слышно…
И над вывеской, прямо надо мной, распахивается окно, и сильный мужской голос, бас, запевает песню. Поет замечательно. Страстно. В голосе звучит радость жизни — этой радости хватит ему на несколько часов. А жизни — худо-бедно — до следующей полуночи. Но сейчас он живет и дышит полной грудью.
Улицы наполняются народом. Всем хорошо. Все друг друга любят. Катятся роллеры на коньках. У многих — светящиеся волосы, почти у всех девушек — светящаяся косметика, у парней горят татуировки на голых руках. Вспыхивают отражатели на одежде. Парни и девушки целуются. У них горят глаза, но не от счастья, а от фосфоресцирующих капель под названием «ночной взгляд»…
Я сижу за вывеской и думаю: может, это частичка глухонемого Лешки досталась только что этим людям? Или маленького сына Перепелки? У мальчишки-то дикой энергии было хоть отбавляй… желания жить… мужества… на всю жизнь. На всю жизнь, которую он не прожил…