Дикая роза (др. изд.)
Шрифт:
Они сидели в креслах по обе стороны большого камина, в котором для рефлектора было чересчур много места. Чувствуя, что Феликс на неё смотрит, Энн старалась поскорее придумать, что бы сказать. Ее вдруг поразило, что она сидит здесь так поздно наедине с Феликсом, поразило, и обрадовало, и встревожило. Потом она с ужасом почувствовала, что вот-вот заплачет, и быстро сказала первое, что пришло в голову:
— Не комната, а сарай какой-то. Никак не приведу все в порядок. Только запускаю больше и больше. Я ещё и каталоги не отослала.
— Чем я мог бы вам помочь? Может
— Ну что вы! Там и работы-то всего на несколько часов. Просто я ужасно устала.
— Да, вид у вас усталый. Вам нужно отдохнуть. Поедемте со мной в Грецию?
Этого Энн не ожидала. Мгновенно перед глазами возникло видение — они с Феликсом мчатся на юг в темно-синем „мерседесе“. И тут же её охватило странное, незнакомое чувство, и она ответила испуганно и громко:
— Нет, об этом и думать нечего.
— Ну как хотите. — Феликс понюхал бренди в своем стакане и сказал: — От Рэндла ничего не получали? Надеюсь, вы не сочтете мой вопрос нескромным?
— Нет. — Она пристально смотрела на рефлектор. Почему-то в присутствии Феликса ей было ужасно себя жалко.
— Простите, что я так ворвался к вам на прошлой неделе, — сказал Феликс. — Потом-то я сообразил, как это было неуместно. Но мне стало невтерпеж сидеть в Сетон-Блейзе и ждать.
— А я ведь и не знала, что вы там, — сказала Энн. — Приехали бы раньше.
Феликс наклонил голову, заглянул в свой стакан и пробормотал что-то вроде „не уверен, хотите ли вы меня видеть“.
— Вы же знаете, я вам всегда рада. — Слова эти, хоть и соответствовали истине, прозвучали безразлично и лживо. Не то она сказала, что нужно. Представляется, будто не знает того, что отлично знает. Говорит так, точно он старый друг, и ничего больше. А разве он не просто старый друг? Энн запуталась. Она поймала себя на мысли, что от одной только усталости и душевной пустоты может в этом разговоре что-то убить, и вспомнились жестокие упреки Рэндла — убиваешь веселость и искренность, глушишь всякую жизнь. Дух отрицания, вечные „нет“. Но сейчас-то разве это важно?
— Простите меня, Энн, — сказал Феликс, выпрямляясь в кресле, — вы дадите Рэндлу развод, если он попросит?
Энн глотнула воздуху. Она не была готова к этому прямому вопросу. Но сразу приободрилась.
— Он уже просит, и, если будет просить достаточно долго, наверно, я соглашусь. А пока я в этом смысле ничего не буду предпринимать.
— Вы думаете, он вернется?
На Энн пахнуло смертельным холодом. Ей хотелось разрыдаться, хотелось крикнуть: „Не знаю, мне все равно!“ Сдержавшись, она сказала сухо:
— Право, не могу сказать, Феликс, понятия не имею. — И невольно повторила злым, измученным тоном: — Понятия не имею. Понятия не имею.
— Да-да. Простите. — Феликс, казалось, был обескуражен.
— Это вы простите, — сказала она. — Я сегодня черт знает в каком состоянии, не гожусь для человеческого общества. Пожалуй, вам лучше уехать, Феликс. — Непонятно, почему она так нервничает, так злится. Ведь ей вовсе не хочется, чтобы он уехал.
— Позвольте мне побыть ещё немножко, — сказал он мягко.
Энн
— Надеюсь, я вас тогда не… оскорбил? — спросил он вдруг.
— Нет. Когда?
— Когда я… — Он осекся.
Она бросила на него быстрый взгляд.
— Нет-нет, конечно, нет. — Она подумала: не надо терять голову. Что-то сейчас случится, вот сейчас, сейчас…
— Ах, Энн, — сказал он и поставил стакан на пол. Это было признание в любви.
На секунду Энн окаменела. Потом повернулась к нему, и взгляды их встретились. Такие взгляды — глаза в глаза — многое решают, и Энн, даже не успев увидеть барьера, перемахнула через него и понеслась дальше. Отныне все между ними будет по-иному.
— Н-ну… — сказала она и отвернулась. Щеки её горели, в горле стоял комок, и всю её трясло, точно от страха.
Феликс откинулся в кресле, вытянув свои длинные ноги, и, крутя в пальцах стакан, уставился в потолок. Сказал:
— М-м. — Сцена была не из эффектных, но за эти минуты много чего случилось. — Простите, — заговорил он наконец. — Я не собирался огорошить вас этим сегодня. Это свинство с моей стороны. Хотя в каком-то смысле вы, надо полагать, уже давно знали.
— Да, — сказала Энн. — В каком-то смысле знала. — Но знать в каком-то смысле было совсем не то, что знать вот так, как сейчас. Чувствуя легкую дурноту, она не отрывала взгляда от электрического камина, а Феликс по-прежнему глядел в потолок.
Он опять заговорил:
— Вы не обращайте внимания. Я хочу сказать, что пусть это вас не тревожит. Только в одном деле мне нужна ваша помощь, да и это не срочно. Я ещё не окончательно решил, где теперь буду работать. Если со временем — сейчас я ни о чем не спрашиваю — вам покажется, что я тут лишний, я могу убраться в Индию. Но если вы этого не скажете, вы ведь знаете, я не стану вам надоедать. Я вас люблю, отрицать это бесполезно. Но я умею быть добрым, благоразумным и смирным. Даже если бы вы решили, что я могу быть вам полезен, практически полезен, на правах друга, я был бы рад, был бы очень, очень счастлив остаться поблизости. И конечно, я ни на что не рассчитываю. Забыть о том, что здесь произошло, — на это вам потребуются месяцы, годы. Чем бы это ни кончилось, я прошу одного — позвольте мне видеться с вами и немножко вам помогать. Это было бы для меня такой радостью, Энн, просто сказать не могу. Нет, знаете, я даже рад, что высказался, и очень вас прошу, не прогоняйте меня. Клянусь, я ни на что не рассчитываю.
Никогда ещё она не слышала, чтобы он говорил с таким чувством. Было даже немного страшно, что он, всегда молчаливый и сдержанный, так волнуется, хотя говорил он негромко и не смотрел на нее. Но в следующую секунду она спросила себя: а почему он ни на что не рассчитывает?
— Даже не знаю, что вам сказать, Феликс, — начала она, чтобы дать себе время собраться с мыслями. От того, что она ему сейчас скажет, зависит так много.
А Феликс, истолковав её слова как своего рода отказ, сказал поспешно: