Дикая стая

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Ох, и скучно дышал! Не по-мужски. Ну, как так жить, никому не расквасив морду? Да я с тоски б откинулся! Помню, увидел по телеку бокс, аж загорелся, так захотелось мне в обалдуи, чтоб тоже рыла бить безнаказанно, да еще за это «бабки» иметь! Видать, тогда я здорово перегрелся: выскочил во двор и, не глядя, кто передо мной, как вмазал! — рассмеялся Гоша. — А тот, кому въехал, видать, тоже телик смотрел да как звезданул мне в рыло! Я с «катушек» улетел враз. Жопой забор снес. Но тому амбалу показалось недостаточно. Выскреб меня из-под обломков штакетника, как врубил еще раз! Я и вовсе отключился. Сразу доперло, что в бокс мне рановато. Не созрел! — хохотал Гоша.

— Тебя грубой силой из мечты вышибли. Это не только больно, но и обидно. Я со своей мечтой

иначе расстался, — погрустнел Стас и продолжил: — Меня практически дед растил. Другим недосуг было. Все работали, суетились по дому, я учился и дружил с дедом. Он понимал с полуслова и учил добру. Всегда говорил, если человек творит в жизни зло, судьба его будет горькой, а доля — черной. Я верил в каждое его слово. А он убеждал: «Никого не обижай. И тебя никто не тронет. Не сей слезы. Пусть люди радуются и улыбаются, увидев тебя». Ну и старался изо всех сил. Каждой старухе помогал донести сумку, перейти дорогу, сойти со ступеней. Не всегда спасибо слышал, да и не ждал. Дед внушал помогать от души, не за благодарность и подачки. Он сам всю жизнь врачом проработал, педиатром. Детвору любил. Его на пенсию долго не отпускали. Лишь в семьдесят лет ушел на отдых. Он тосковал по малышне и сам был доверчив, как большой ребенок. Оттого и потерял жизнь, — охрип Стас, умолк на время, а вскоре будто вспомнил, — передали тогда предупреждение по радио, что в городе появилась воровская шайка. В ней одни рецидивисты. Они под любым предлогом заходят в дома и квартиры, грабят и убивают людей. Потому просили не открывать двери, не проверив, кто за ними. Даже форточки велели держать закрытыми, а на ночь двери запирать на замок. Конечно, мы тоже слышали предупреждение и, понятное дело, соблюдали его. Все, кроме деда. Он открыл, когда я был в школе. Дед был один. Как все случилось, узнали потом, а в тот день лучше бы я не выходил из дома! Вернулся, вставил ключ, а дверь не заперта. Вошел, позвал деда, он не откликнулся как обычно. Нехорошее предчувствие закралось. Веришь, колени задрожали, а когда вошел в зал и увидел, чуть не сдвинулся. Дед лежал на

полу в луже крови. Голова была разбита, а глаза открыты. Он уже остыл. Я так испугался, что не сразу сообразил позвонить в милицию, — закурил Рогачев. — Поймали тех бандитов. Они признались, как убили моего деда. Арматурой. У него потребовали деньги, а лишних в доме не имелось. Он и сказал им, что нет у него ничего. Ворюги полезли всюду сами. Дед попытался помешать, усовестить. Его, как сказали бандиты, погасили, чтоб не мешал. Но так ничего и не нашли, только время зря потеряли, как признались на следствии.

— Что им влепил суд? — спросил Корнеев.

— Сроки! Ни одного не приговорили к «вышке», хотя я просил, требовал, кричал. Судья не стал слушать, а один из бандитов так и сказал мне в перерыве: «С тобою, петушок, мы еще встретимся на скользкой дорожке. Сообразим из тебя мокрожопого!» Я не сразу понял, чем мне пригрозили. После процесса объяснили соседи-мужики. Запомнил я и задумался тогда. А уж сколько зла накипело, не передать. И куда мое добро девалось? Все отмел, забыл, обрезал. Ведь вот соседская бабка слышала, как убивали деда, он кричал. Она побоялась вызвать милицию, чтоб самой не попасть под горячую руку бандитов. А ведь они с полчаса еще искали, что украсть. Бабка слышала, но затаилась. Поверишь, она и теперь жива. Никто во всем подъезде не здоровается и не общается с нею. Нет у нее детей, а жива… Спроси, зачем? Кому нужна? Человеческий мусор! А вот моего деда давно нет! Я после его гибели расхотел быть врачом. Кого лечить? Кому помогать? Старухам? Таким как наша соседка? Или мужикам, подобным тем бандитам? Нет! Одумался в одну ночь, переломил самого себя и разуверился, отказался от всего, чему учил дед, и сам пошел в высшую школу милиции. Конечно, сначала в рядовых вкалывал, с самых низов начал. Ну и доставалось мне, Гоша, по всем требованиям. Сам понимаешь, какого пришлось! Из пай-мальчика враз в менты! Вираж крутой! Да и теперь не жалею о своем решении. Конечно, не все и не всегда получается, как хочется, но это лучше,

чем дедовский финиш!

— Небось, свиделся ты с теми, кто загробил его? — спросил Гоша.

— Опоздал к разборке. Всех троих на зоне у рыли. В бега намылились, их охрана достала. Всех одной очередью из автомата уложили. Ненамного пережили деда, меньше года.

— Не повезло тебе, — посочувствовал Гоша и добавил, — с дедом… А мокрушников и на зонах не жалуют. Все на них отрываются, потому что не верят и за себя боятся. Ведь, убив однажды, повторит такое, уже не сморгнув, спокойно. Ему все равно, нет жали и страха, человеческое потеряно. Оттого даже махровые воры сами не урывают, берут в дело мокрушников. Они не всегда годятся, но в крайнем случае бывают нужны. Вот ты сам убивал людей? — спросил Гоша Рогачева.

— Нет, и не пытался!

— Значит, жив в тебе и нынче жалостливый мальчишка. А я хоть и не мокрил, но любил махаться. На воле или на зоне кулаки всегда держал наготове и пускал их в ход, не зная выходных и праздников. Скольким рыла на задницу свернул, вбил зубы в жопу, скольким ребра поломал, со счету давно сбился.

— Подраться и я полюбил. Тому быстро научили в ментовке! С первого дежурства кулаки тренировал. Когда диплом получил, уже готовым ментом стал. Борьбой увлекся классической.

— Да борьба — это хренатень. Она в жизни не годится. Любой зэк даже самого классного борца шутя в штопор скрутит.

— Брехня! У меня из КПЗ трое слиняли. Опера поймали. Я сам вломил всем троим. Мало никому не показалось! — похвалился Стас.

— В кабинете тыздил! А это все равно, что драться в наручниках. Опера — на шухере. Чуть перегни кенты, твоя стрема их живьем урыла б. К тому ж ты в своем кабинете, да еще начальник! Вот если в тайге, да нюх в нюх, без «шестерок», никого не одолел бы! Клянусь волей! Иль кентов не знаю? Они откидываясь, зубами в горло вцепятся, но не уступят! Тут же либо шушера подвернулась, либо слепил в уступку тебе!

— Все было по-честному! — спорил Рогачев.

— Себя убеждай, сколько хочешь, меня — никогда!

— Гош, а почему ты с пограничниками сдал?

— Не услышал и не увидел их. Они сзади налетели, как шакалы, я не ожидал. Проводил Олю до- устья, она в Октябрьский поехала, к себе собирался вернуться. И тут эти головастики. Им внезапность помогла, иначе бедными они были бы.

— А тебя часто били? — спросил Стас.

— Случалось, перепадало. Чаще в детстве колотили, потом отмахиваться научился.

— Я тоже получал, пока в рядовых служил. Кто только не наезжал! Все на мне свои кулаки чесали. Когда борьбой занялся, раскидал козлов. Забыли все и перестали считать меня тренировочной грушей.

— Это хорошо, что мужиком живешь, умеешь за себя постоять. Но сила твоя не в знании борьбы, а в том, что осталось еще от деда! Понял?

— Нет, не дошло, — приподнялся Рогачев на локте и внимательно посмотрел на поселенца.

— Экий тупой! Ну, вспомни нашу первую встречу и потом, когда водовозом устроил. Помнишь, что ты сразу сказал мне: «На кусок хлеба всегда будешь иметь!» — улыбался Гоша. — Скажи, кого другого тревожило б, будет у меня на жратву или нет? Да и потом, когда поселковые хвосты на меня поднимали, писали кляузы, ты им не поверил. Не отправил обратно на зону. И очень часто защищал меня. Хотя, кто я для тебя? Такой же бездомный пес, каких было много в твоем детстве. Спасибо деду, что вырастил тебя таким, какой ты есть.

— Гош, у всех имеется свое кредо. А я считаю, что отрываться на таком как ты, не только недостойно, но и грешно. Я все хочу спросить, как работал бы ты, став свободным? Так же или иначе?

— Ну, прежде всего, ежели по совести, слинял бы из рыбнадзора, куда угодно, потому что очень мало платят. Ведь я — мужик! Весь век не буду жить один, семья нужна. Ну, скажи, какая шибанутая согласится, узнав про мою получку? Никакую не уломаю. Потому смоюсь разом, едва освобожусь.

— А разве у тебя никого нет? Поселковая молва уже много раз женила тебя, а ты все сиротой ходишь. Иль еще не приглядел? — хитровато оглядел Стас Корнеева.