Дикая стая
Шрифт:
— Сыну сколько лет? — спросил Гоша.
— Десять…
— А мужик? Пусть присмотрит. Чего сам не пошел за хлебом?
— Нету мужика. Вдвух маемся: я и сын. Теперь ждет меня, небось, в окно все глаза проглядел.
— Да спит он, твой мальчишка, — успокаивал Гоша.
— Голодный не заснет, — не соглашалась баба.
— Как тебя зовут? — спросил гостью.
— Анька я, а сын — Степушка.
— Куда ж ты мужика дела?
— Уехал от нас. Сказал, что на заработки. К старателям на Колыму подался. Уже шесть зим прошло, от него ни слуху ни духу.
– Видать, пилила ты его, вот и слинял! — не сдержимся поселенец.
— А и невелика потеря: катях из портков выронить! Таких козлов — косяками у пивнушки! Никому но нужны, — отмахнулась Анна и продолжила, — я на тpex работах успеваю: в детсаде — прачкой, уборщицей и сторожихой — в магазине. Целыми днями на работе кручусь, присесть некогда. А мужик сутками пил, либо спал пьяный. Вот и посуди сам, на что 1акой в семье сдался? Я так и рада, что его нет. Дом понемногу в порядок привела. Купила нужное, ребенка одела и обула. В школу пошел не хуже других. Кормлю его хорошо, чтоб ни в чем не нуждался. Сама уж ладно, обойдусь как-нибудь.
— А как же я тебя не видел ни разу, — подумал вслух Гоша.
— Я тебя не враз узнала. У нас свой водовоз. Он много про тебя говорил, что ты — с зоны и первейший бандюга! А ты обычный! Совсем такой, как все! Даже водку мне на ноги не пожалел, всю до капли вылил. Дай Бог тебе здоровья! Вот посижу у тебя с часок и пойду домой, к Степушке, — улыбалась баба.
— С ума сошла! Да кто пустит? Глянь, что за окном творится. Пережди непогодь.
— Не могу. Ребенок один.
— До утра не пущу. Развиднеется, сам отведу. А теперь и думать не смей! — налил Анне чай и сам сел рядом.
— Ты-то чего один маешься?
— Сама знаешь, откуда взялся.
— Так уж боле месяца, пора оглядеться.
— Зачем? Мне и так кайфово! Ни одна не пилит, навар не просит. Ем и пью, сколько хочу, в зубах никто не считает, как ты у своего, — оглядел бабу косо, та поежилась. — Все вы только до росписи покладистые. Зато как узаконились, враз зубы наружу выставили. И главное, каждая норовит командовать мужиком.
;— Мы со своим не были записаны. Да и к чему? Алименты с чего брать, если он не работает? А то, что Степку не нагуляла, весь поселок знает. Хотя, кому какое дело? Важно, что не загубила жизнь.
— Это верно! — согласился Гоша.
— А у тебя дети есть? — спросила Анна.
— С какой сырости? Откуда им взяться? — удивился поселенец.
— Как же без них? Нетто никогда бабу не имел?
— Этого хватало как грязи, но до ребятни не доводил.
— А почему?
— На ночь все годятся! Под одеялом — каждая цветок. Зато утром глянешь, откуда жаба взялась? Такую не только в жены, на порог пускать не стоило.
— Небось, по пьянке возле пивбара не разглядел,— поняла Анна по-своему.
— Не в том суть. Рожа — дело десятое. Она для жизни — не главное. Зато душа! Но где она у вас прячется? И бывает ли она у баб? — отмахнулся Гоша.
— Видать, мы разными кнутами биты. Оттого и теперь не верим. У каждого своя болячка воет и свербит,— согласилась баба и потянулась к телогрейке.— Пора мне домой! Спасибо тебе за все. Ведь вот вроде чужой ты еще в поселке, а для меня — что брат родной.
— Посидела б еще с часок, может, и теплее назвала, — подморгнул бабе.
Та смутилась, покраснев, и ответила тихо:
— Не своею волей, пурга загнала, — натянула телогрейку на плечи.
— Куда намылилась? Я ж сказал, что не выпущу до конца пурги! Ведь не дойдешь! А наткнешься ли еще раз на жилье?
— Теперь не заблужусь, — ответила уверенно.
– Не дергайся, пока не схлопотала! Канай тихо! Вон шмыгай на койку! Утром отведу!
— Не могу! Сердце изболится!
— Заглохни, жива будешь! Пусть Степка тебя живую встретит. Это обрадует, слышь? Не испытывай судьбу в другой раз, чтоб не обозлить ее. Ложись и спи. Может, оно не так удобно, как у тебя дома, но лучше, чем околевать в сугробе.
— Не хочу, чтоб ты из-за меня на полу спал, — покраснела женщина.
— А что предлагаешь?
— Не знаю. Но не хочу, чтоб мучился!
— Давай валетом ляжем, — предложил Гоша.
— Я на табуретке с час пересижу и пойду. Светать будет, — предложила женщина.
— Слушай, мы — не дети! Иди, ложись! Сама знаешь, что еще и завтра буран не стихнет. Тут уж не до чванства. Дыши по условиям. Главное — выжить, прав тот, кто додышит. И ты мне не указывай в моем доме, — сдернул с Анны телогрейку, подтолкнул к койке.
Она легла поверх одеяла, свернулась калачиком. Гоша достал из-под кровати старый матрац, положил на пол и лег, не раздеваясь. Только свет выключил.
— Гош, а сколько тебе лет? — услышал тихое.
— Много. Тебе зачем знать?
— Жалко тебя…
— Спи. Бабья жалость как змеиный укус. Не от каждого очухаешься.
— Видно, тебе всегда попадались хреновые бабы! — посочувствовала Анна.
— Все вы одинаковы! Ни одной нельзя верить.
— А как же меня оставил?
— Пурга принесла на хвосте. И потом всего на одну ночь. Ни в жены…
— Ты думаешь, что в нашем Усть-Большерецке лучше найдешь?
— Ну, ты, блин, даешь! Да я и не собираюсь искать себе бабу! Зачем морока? Через пять лет на материк уеду, насовсем. К чему туда бабу везти? Там своих — кубометры. Любую клей хоть в подворотне, хоть на скамейке.
— А если не нравится она?
— Чудачка! Прижмет, так и коза за красотку сойдет. Бывает, не до выбора, — прислушался к голосу пурги за окном.
Он явно ослаб, уже не гудел в трубе. И лишь в окно, наполовину занесенное снегом, уже заглянула рассветная полоска. Гошка встал. Ветер еще гулял вокруг дома, гладил холодными белыми крыльями макушки и спины сугробов, будто причесывал их, похожих на белых медведей, вышедших на охоту.