Дикая яблоня. Пасторальная симфония
Шрифт:
– Вот приходи завтра, тогда и поговорим, – собирая портфель, сказал он.
– У меня же самолёт утром! – почти закричала я и не на шутку испугалась. Подумала, что если Виктор Андреевич поднимется сейчас из кресла, то плакал мой круиз. Тогда я подошла к нему с той стороны, где не было телефонов, положила руку на спинку кресла и сказала:
– Виктор Андреевич, а я сейчас сяду вам на колени, а в приёмной ваша жена, Раиса Федоровна! Она может зайти в кабинет.
И стала приближаться к нему.
Шеф выпучил глаза и испуганно сказал:
– Да ты сдурела совсем, это же
– И вот ещё, характеристику подпишите, – подвинула я второй листок.
Глядя поверх очков, он спросил:
– Это кто писал?
– Сама писала, – ответила я.
– Караул! Это ты такая хорошая? Я щас заплачу, – засмеялся он. – Да с такой характеристикой тебе не в круиз, а в Кремль за орденом надо ехать. Ну, любишь ты себя, любишь! От скромности не помрёшь. Вот ведь какая в школе была – все от тебя плакали, – такая и осталась.
– Ну, Виктор Андреевич, это же в круиз нужна такая, вы же знаете.
– Где только так научилась?
– А помните, вы всегда говорили нам на уроке в школе: «Не роняйте себя!» Ваша школа!
– Совсем не жалеете вы меня, совсем, – подписывая, бурчал он.
– Ладно! Желаю тебе хорошо отдохнуть, только не вздумай там остаться. А то найдёшь себе какого иностранца!
Виктор Андреевич пожал мне руку и вышел из кабинета. Я посмотрела ему вслед и подумала: «Господи, совсем старенький стал, хоть бы ещё поработал». Позвонив из его кабинета главному бухгалтеру, я сказала:
– Галина Ивановна! Я иду, да, подписал, конечно! А что тут странного – отпуск у меня. Должна же я отдыхать когда-то!
Мы ехали из детского дома № 2. Виктор Андреевич сказал:
– Татьяна Николаевна, ты где-то здесь недалеко дом свой строишь, давай заедем, я хочу посмотреть, что ты там затеяла. Говорят, с размахом.
Мы подъехали. Дом ещё был не достроен, но рабочие уже крышу сделали красиво.
– Ничего себе домина, два этажа, да большой какой! Здесь можно детсад открыть, их вечно не хватает! – смеялся он. – Давай, давай, строй. Вот наши победят, я здесь детский сад ещё один сделаю, – шутил Виктор Андреевич.
Его слова почему-то резанули меня, больно задели. Не зная того, он попал в десятку.
Я понимала, что это шутка, но в памяти, как молния, пронеслись слова мамы. Она часто рассказывала, как их семью выселили из директорского дома в тридцать девятом году, когда умер её отец. Маме было десять лет.
А потом там сделали детский сад. Я туда ходила маленькая.
– Ты молчишь? – заметил шеф моё серьёзное лицо.
– Да вот думаю: песка не хватит на сегодня штукатурам. Надо что-то делать, а то уйдут рабочие…
Я понимала, что Виктор Андреевич пошутил, но в душе что-то ёкнуло. В голове вмиг пронеслась мысль о том, как Прасковью с детьми и её отцом Акимом переселили в барак, когда умер её муж Дмитрий Сальцин.
– Не молчи, не переживай, сама нажила себе проблем – так справляйся с ними. Дом построить – это непросто, – сказал Виктор Андреевич.
– С Божьей помощью построим! – сказала я. – Никак иначе! Виктор Андреевич, это хорошо,
– Я бы всем дал, если бы они у меня были. А потом и совсем строить перестали, помнишь?
– Помню, Виктор Андреевич, и не обижаюсь.
– А участок-то какой большой, целое футбольное поле.
Вечером, сидя у телевизора, я всё думала о словах Виктора Андреевича. Понимала, что он не хотел меня обидеть, что это шутка, случайное совпадение всего лишь. Но где-то далеко-далеко засела острая заноза, которая не болела, но напоминала о себе своим присутствием.
– Таня, Таня, – позвала меня сестра Лена.
Я не ответила.
– Ну, ушла в себя, вернусь не скоро! – смеялась она надо мной.
Мне не хотелось ни с кем разговаривать.
– Ну, что ты приучила его на диване! Пошёл! – сказал муж.
Рыжий английский кокер-спаниель прижался ко мне ещё сильнее.
– Не трогай его, – нервно сказала я.
Марсель закрыл глаза и притворился спящим.
– Ну-у-у! Два англичанина! Капиталисты несчастные, заняли весь диван, и ничего им не скажи, – ворчал Сергей.
«Ну, денёк! – думала я, засыпая. – Да говорите вы все хоть что! Всё равно по-вашему уже не будет никогда».
Какое странное, необъяснимое чувство! Это больше, чем радость, гордость, счастье, – первая ночь, проведённая в собственном доме! Это нельзя ни с чем сравнить. Дом, который ты построил сам, своими руками, как мечтал, как умел, как желал, чтобы жить. Заботы и материальные трудности, связанные со строительством, оторвали нас от всего. В какое-то время наступала такая усталость, безысходность, что сдавали нервы и хотелось всё бросить. Всё это уже в прошлом.
Мы переехали в августе. Ещё было полно недоделок, но жить уже можно. После хрущёвки в двадцать семь квадратных метров мы просто потерялись в доме. Чтобы тебя услышали, надо было сначала найтись самому, то есть пройтись по этажам, комнатам или выйти во двор, в гараж, а иначе не докричишься, не дозовёшься. Первое время, по привычке, мы уменьшали звук телевизора и музыку. Я прислушивалась и ждала, что вот-вот кто-то начнёт стучать за стенкой или этажом выше среди ночи.
Утро ошарашило своей тишиной, простором и свежим воздухом. Я открыла окно настежь, услышала пение синички. Она сидела на ветке сирени и старалась изо всех сил. У неё так славно получалось, что мне захотелось крикнуть ей «браво!».
Я была дома!
За время строительства мне некогда было осмотреться вокруг. В первый раз с любопытством и удивлением я смотрела из своего окна вдаль. Дом стоял на возвышенности, и со второго этажа из моей спальни открывался красивый вид на горы и на город. До сих пор я не могу понять, как случилось так, что главным на этой панораме был мелькомбинат. Его элеваторы своими гигантскими размерами напоминали небоскрёбы. Совпадение или случайность, но, закладывая фундамент, я не выбирала себе комнату с видом на мелькомбинат, где работал мой дед Дмитрий Владимирович Сальцин. «Мистика какая-то», – подумала я.