Дикие лошади
Шрифт:
– Ты знаешь, что она в больнице?
Улыбка с его лица исчезла.
– Я слыхал, что какой-то ублюдок порезал ее.
– Я Томас Лайон, – представился я. – Она сообщила мне твое имя.
– Да-а? – Он насторожился. – Вы не от ее сынка? Сынок у нее просто засранец.
Я покачал головой.
– Ее брат Валентин оставил мне по завещанию все свои книги. Она сказала, что доверила их тебе на сохранение.
– Не отдавать их никому, вот что она сказала. – Он выдул из жвачки пузырь, который с громким хлопком лопнул, и выжидающе уставился на меня.
– Что, если мы позвоним ей? – сказал я.
Он не имел ничего против, так что я воспользовался своим мобильным телефоном и дозвонился до госпиталя, а после целой серии щелчков и соединений – до самой Доротеи.
Билл Робинсон, одетый в черную кожу с заклепками, говорил с ней, и его лицо сияло детской радостью. Надежда на то, что добрые старые времена не совсем минули.
– Она говорит, – сказал он, сунув мне обратно телефон, – что задница ваша сверкает подобно солнцу и что книги принадлежат вам.
– Отлично.
– Но они не здесь. В гараже у меня дома.
– Когда я смогу забрать их?
– Я могу явиться домой во время ленча. – Он бросил взгляд в сторону чудовищного сверкающего мотоцикла, скованного тяжкими цепями, дабы расстроить планы возможных похитителей. – Обычно я не прихожу, но, в общем, могу.
Я предложил купить час его времени у его начальства немедленно и не ждать ленча.
– Не выйдет, – с трепетом сказал он. Но его начальник был реалистом и потому с готовностью принял и предложение, и деньги. Билл Робинсон поехал к себе домой на моей машине в радостном настроении.
– Откуда ты знаешь Доротею? – спросил я по дороге.
– Моя девчонка живет рядом, – просто объяснил он. – Мы иногда помогаем старушенции. Приносим ей покупки, и все такое. Она сует нам конфетки, как малышне.
– Э… – сказал я, – а сколько же тебе лет?
– Восемнадцать. Как вам мой мотор?
– Я тебе завидую.
Его улыбка стала самодовольной, но в этом не было ничего плохого. Когда мы добрались до его дома («Ма днем на работе, ключ в той штуке, похожей на камень»), Билл отпер висячий замок на тяжелой двери кирпичного гаража и обнаружил свое истинное призвание – ремонт и конструирование мотоциклов.
– Я покупаю разбитые вдрызг и собираю заново, – объяснил он, пока я стоял в гараже, разглядывая колеса, педали, изогнутые трубки, блестящие детали. – Они у меня выходят как новенькие, и я их продаю.
– Отлично, – искренне отозвался я. – Ты хочешь попасть в фильм?
– Куда?
Я объяснил, что всегда ищу интересный фон для сцен. Как он смотрит на то, чтобы вытащить какие-нибудь части мотоциклов из гаража на подъездную дорожку к своему дому и поковыряться в них, когда мы будем снимать, как Нэш Рурк в задумчивости бродит по улицам?
– Никаких диалогов, – сказал я, – просто Нэш будет брести мимо и остановится на секунду или две, чтобы взглянуть, как идет работа. Персонаж, которого он играет, гуляет по Ньюмаркету, пытаясь размышлять кое о чем. Я ищу
– Нэш Рурк? Вы меня разыгрываете.
– Нет. Ты с ним встретишься.
– Миссис Паннир говорила, что вы тот человек, который делает фильм. Про это писали в «Барабанном бое».
– Тиран и невежда? Да, это я. Он широко улыбнулся.
– Ваши книги вон в тех коробках. – Он указал на ряд разнокалиберных картонных коробок, изначальным содержимым которых, судя по надписям, когда-то были телевизоры, электронное оборудование для офиса, микроволновые печи и мини-пекарни. – Тонна бумаги, я чуть не надорвался. Все утро в субботу паковал и перебрасывал их сюда, но для миссис Паннир не жалко времени, она хорошая бабка.
Это было скорее даже согласие, чем намек. Я сказал, что вывихнул плечо и не могу поднимать коробки, и попросил Билла перетащить столько, сколько возможно, в багажник машины. Он выразительно посмотрел на дождь, но все же сделал несколько рейсов туда и обратно. К нему после некоторых колебаний присоединился мой шофер, плотно застегнувший куртку и поднявший воротник.
В машину, включая переднее пассажирское сиденье, влезла половина коробок. Я спросил Билла, как же он перевозил их в субботу.
– На старом пикапчике моего папаши, – ответил он. – Сделал три рейса. На неделе па ездит на нем на работу, поэтому до вечера я не смогу взять его.
Он согласился погрузить и привезти остальные коробки потом на пикапе, в бодром расположении духа доехал с нами до отеля и помог перетащить там коробки в вестибюль.
– Вы не забудете, что хотели взять меня в фильм? – спросил он по пути обратно в гараж Ригли. – И… когда!
– Может быть, завтра, – ответил я. – Я извещу тебя. Обговорю это с твоим начальством, и за твое участие в съемках кинокомпания тебе заплатит.
– Отпад, – заулыбался он.
Нэш, Сильва и Монкрифф присоединились ко мне и О'Харе, чтобы посмотреть сцены, отснятые в Хантингдоне.
Даже без громкого звука толпа на экране выглядела как нормальные зрители на скачках, а сам заезд мог бы украсить состязания самого высокого класса. Он был успешно снят пятью камерами и наполовину успешно – остальными. Было довольно легко выбрать кадры, чтобы составить из них полную картину, от которой участится пульс и у людей, никогда не видевших скачек вблизи. Даже у Сильвы во время показа одной из сцен перехватило дыхание, а Нэш смотрел задумчиво. Монкрифф ворчал о тенях в ненужных местах, которых никто другой не замечал.
Крупные планы с диалогами демонстрировали Сильву во всем ее очаровании. Я оценил ее исполнение, а не вид, и она понимающе кивнула в ответ. Результат двухдневной работы был достоин затраченных на это усилий.
После всех сцен на пленке появилось отснятое Монкриффом изображение фотографии, которую принесла Люси: два лица крупным планом, резко, в фокусе.
– Кто это? – изумленно спросил О'Хара.
– Девушка слева – это Ивонн, – ответил я. – Точнее, Соня Уэллс, та, которую нашли повещенной. Настоящая.