Дикие рассказы
Шрифт:
— Это вот и есть Вранко Йотов? — спрашивает его милиционер. — Что же ты, когда тебя спрашивают, твердишь: «Ничего не сотворил»? Отвечай сейчас же, что он сотворил, если голова у него еловая?
Тот, знай, отмалчивается. Ухватил его тогда милиционер за шкирку, дверь распахнул и вышвырнул вон.
— Катись, — говорит, — болван!
На том история с иконой и кончилась.
Вышел я из той истории чист, но взяла меня злость, что Быкларов грязью меня поливает, и созвал я церковных попечителей — батюшки в ту пору в селе не было, он у нас на три села один, так что приезжает только, когда надо кого отпевать либо венчать. Из пятерых попечителей двое пришли, остальные в город перебрались.
— Этому человеку, — говорю, — в церкви не место.
— Почему? — спрашивают попечители.
— Потому что творится в церкви неладное. Худые дела делаются.
— Какие?
— На руку он нечист!
— Не пойман — не вор, — говорят попечители.
— А как его поймать, когда вы в церковь ни ногой!.. Вы загляните, — говорю, — в церковь и увидите! Он снял подзор с пресвятой богородицы, срезал с него кружева и кружевами этими украсил свечной ящик, за которым жена его сидит, свечи продает! На Иисуса Христа повесил платок носовой, пришпилил к челу кнопками! Трем святителям глаза фуфайкой прикрыл, чтобы не видели глаза их, что он творит в храме божьем. Раньше-то, — говорю, — как переступит человек порог церкви, все святые смотрят на него — видят, значит, кто входит и выходит, и про себя замечают. А Быкларов всем им глаза заслонил, чтоб не видели глаза их, как он ворует!
— А ведь верно! — говорят. — Нам и невдомек. Поручаем тебе за ним присмотреть.
Я и стал присматривать. Подарили церкви двух ягнят.
— Дед Вранко, — спрашивают попечители, — что делать будем с ягнятами? Кто их пасти будет?
__ Берите их, отведите на площадь к магазину и продайте с торгов. Как всегда делается.
Быкларов так и вскинулся.
— Чего, — говорит, — лезешь не в свое дело? У меня свой ягненок есть да двое церковных — будет трое. Мне своего все равно пасти, так попасу заодно и этих, а осенью, как подрастут, продадим их живым весом, чтоб побольше за них взять!
— Молодчина, Маню! Хорошо придумал!
Пришла осень. Встречаю я как-то Маню и спрашиваю:
— Что с ягнятами? Много ли выручил?
— Батюшка, — говорит, — угнал их в Чепеларе, там продал, а деньги записал в приходную книгу.
Когда приехал батюшка в село, я пошел к нему в алтарь. Быкларов в это время пел на клиросе, но, как услышал, что мы с батюшкой разговор ведем, петь бросил, чтобы послушать, про что это мы говорим.
Батюшка, — спрашиваю, — сколько вы взяли за ягнят?
— Каких ягнят?
— Церковных, которые вы в Чепеларе продали.
— Ничего я не продавал, — удивился батюшка. — С чего ты взял?
— Певчий сказал.
— Да ведь он, — говорит, — прошлый раз меня спрашивал, что с ягнятами делать, я и велел продать с торгов. Потом я его спросил, как он ими распорядился, так он сказал, что торги устроить не удалось и он сбыл их с рук на руки — одного за семь левов, другого за пять.
— Батюшка, — говорю я, — нет у меня к этому человеку доверия. Давай снимем его жену со старост. Чтоб не было ему доступу к даяниям и деньгам, пускай свое певческое жалованье получает, и хватит с него.
— Обидится, пожалуй, — говорит батюшка, — и уйдет.
— Не уйдет. Больно жаден.
— Коли так, подыщите нового старосту. Только чтоб с Нового года!
Передал я об этом попечителям, они спорить не стали. Под Новый год надоумил я их отобрать у Бык-ларова ключ от церкви, а он не отдает.
— На кой вам ключ? — спрашивает.
— Как мы есть попечители, — отвечают те, — то желаем произвести ревизию.
— Не отдам я вам ключ, — разорался Маню. — Вы мне никто. Ключ я только благочинному могу отдать.
— Этот полоумный, — говорят мне попечители, — нам ключа своей волей не отдаст. Придется силой.
А я их наставляю:
— Коли он не в своем уме, так вам ума лишаться не к чему. Есть порядок. Идите, — говорю, — в совет, возьмите там две полоски бумаги — длинные такие, узкие, в магазине клею возьмете, воску я вам дам, печать у вас в руках, запечатаете храм, а поверх печати: «Церковь закрыта на ревизию». Посмотрим, насмелится ли он отпереть ее!
— Да ведь он ненормальный, — говорят. — Отопрет!
— Еще, — говорю, — лучше! С прокурором будет дело иметь!
На другой день приезжает батюшка.
— Ну, — говорю, — батюшка, молодчина ты у нас! В какое время уговаривались, в. такое и прибыл!
— Покончили вы, — спрашивает, — с Быкларовым?
— Не отдает, — говорю, — Быкларов ключа, так что пришлось нам церковь опечатать.
— Вот те на! — покатился со смеху батюшка. — Пошли отпечатывать!
— Отпечатать-то можно, но нужно ревизию сделать. Опись имущества!
— Чего там описывать? — говорит батюшка. — Иконы на месте. Чаша водосвятная на месте, книги тоже, остается только ларь с пожертвованиями. Если из-за них, чего ж, делайте опись!
Вынесли попечители ларь и стали переписывать: штаны, платки разные — прихожанки много всего нанесли.'Когда кончили они переписывать, я говорю попечителям:
— Намедни принесли фартук один тканый в дар пресвятой богородице. Что-то этого фартука не видать! Спросите Быкларова, где он.
— Маню, — говорят, — неси фартук!
— Какой еще фартук?
— Тот, который намедни принесли!
— Это, — говорит, — вы из своей головы выдумали! Не было никакого фартука!
— Маню, — говорю, — когда вешали тот фартук на икону богородицы, тетка Трендафила в церкви была, я был, старуха моя тоже была! И завмагова жена тоже тот фартук видала… Что же это получается?
— Кто да что видал, этого я не знаю. Знаю только, что я никакого фартука в глаза не видел!
— Ты спроси, — говорю, — у жены у своей. Может, ей тот фартук по вкусу пришелся, она и прибрала его, а тебе не сказалась?
Пошел он у жены спрашивать.
Я попечителям говорю:
— Если есть в нем хитрость и соображение, то он спросит у жены, воротится и скажет, что и впрямь жена фартук забрала, думала заплатить, да только предупредить о том не успела… Полезет, — говорю, — в ту лазейку, которую мы ему открыли. А коли он, — говорю, — дурак, то сам ту лазейку захлопнет и в капкан попадется.