Дикий цветок
Шрифт:
На подоконник вспрыгивает кот, вернувшийся с любовного свидания на крышах, и летит в комнату, словно поразил его, подобно выстрелу, порыв ветра. Рами смотрит со странным, явно неприязненным любопытством на него, как будто никогда в жизни не видел кота. Соломон удивляется этой неприязни и загоняет сиамца в маленькую комнату. Рами глубоко вздыхает и проводит рукой по лбу. Соломон спрашивает его:
«Ты устал?»
«Почему?»
«Ты выглядишь усталым».
«Я пришел издалека».
«Садись и выпей что-нибудь».
«Предпочту хороший душ».
«Механическая бритва в шкафчике над умывальником».
Хлопнула дверь душевой, и в комнате снова воцарилась тишина. Соломон пытается снять напряжение мелкими заботами. Наливает воду в чайник, достает из холодильника, все, что там есть, готовя стол на десять гостей, не менее. Натыкается на ботинки Рами, и у него возникает странное желание их почистить. Он удивляется, куда исчез гнев, охвативший его при появлении Рами. Смотрит Соломон на ботинки, словно хочет выудить из них секреты их владельца, и не видит Рами – в майке, трусах и синих шлепанцах Соломона, которые нашел в душевой. Теперь он совсем иной Рами. Побрился, помыл голову, и весь светится чистотой, свежестью и здоровьем. Парень мускулист, силен, и нет в нем прежней растерянности и грусти. Он видит Соломона, погруженного в созерцание солдатских его ботинок, и смеется:
«Прошагали они от берега до берега и превратились в тряпки».
«От берега до берега?»
«Это я вел экскурсию, вернее, поход».
«Это в молодежном движении – НАХАЛе?»
«Я уже забыл об этих подразделениях НАХАЛа».
«Не знал».
«Откуда ты мог знать?»
«Где же ты теперь служишь?»
«В штабе командующего отделом по образованию и воспитанию».
«Отлично».
Взгляд Соломона обратился к трусам Рами, выдающим немалое мужское достоинство, и тайное чувство зависти, смешанное с печалью, охватило его: никогда он, Соломон, не был мужчиной, подобно Рами, – красивым, крепким и мускулистым, – настоящим мужчиной. Рами перехватывает взгляд Соломона и смущенно говорит:
«Я остался в трусах, потому что форма ужасно грязная».
«Хочешь рубашку?»
«Почему бы нет?»
В рубахе Соломона, поджав волосатые ноги на диване, среди цветных подушек Амалии, Рами смотрит на стол, уставленный едой, хлопает себя по бедрам, удивляясь изобилию:
«Очень приятно».
Он с жадностью голодного молодого человека, хватает зелень и овощи, готовит себе «салат Рами», репутация которого среди гурманов высока. Смотрит Соломон на ловкость и быстроту движений рук Рами, завидуя его молодости, подчеркивающей его, Соломона старость, и стараясь убедить себя, что эта ревность к Рами не связана с Адас. Рами чувствует странный испытующий взгляд Соломона и спрашивает:
«Что слышно в кибуце?»
«Не спрашивай».
Рами удивленно смотрит на Соломона, который не только произнес это сердитым голосом, но сжал кулаки над столом, и лицо его обрело агрессивное выражение. Рами испуганно спросил:
«Что-то случилось в кибуце?»
«Выкорчевали все пальмы у источника».
«Ты смеешься!»
«Клянусь!»
«Что вдруг?»
«Продали их за хорошую цену Тель-Авивскому муниципалитету».
Опустил Рами глаза на салат, словно потерял аппетит, спустил ноги с дивана, воткнул нож в помидор. Голос Рами резок, как стрекотание цикад и клекот лягушек за окном:
«Зачем продали?»
«Чтобы посадить их вдоль аллеи в Тель-Авиве».
«Чтобы показать горожанам настоящий пейзаж с пальмами?»
«Именно так».
«Таким странным образом завершилась история моих пальм?»
«Твоих пальм?»
«Ты не знал, что их называли «пальмами Рами»?»
«Вот оно как, «пальмами Рами?»
«Так их называли».
«Почему их так называли?»
«Потому что ребята говорили, что я сохну по обожженным пальмам, как по девушкам».
Соломон быстро наливает в чашку чай, делает глоток, словно горло его внезапно высохло, и кривит лицо, как будто глотнул яд. Соломон печален, растерян, замкнут в себе, и Рами думает про себя: это не тот Соломон, а странный старик, глаза которого бегают и присматриваются к трусам других людей. Взгляд Рами тоже туманится от печали, и, глядя поверх Соломона, он всматривается во тьму и в пальмы возле источника.
То было особенно жаркое лето в степи, и Рами, покинув постель, бежал к горящим пальмам. Они пылали, как огромные факелы, отражаясь в кристальных водах багровым сиянием. Погружал Рами руки в мелководье, касался холодных камней, и чувствовал одновременно жар и прохладу. Огонь потрескивал, языки пламени вздымались, птицы кричали, и особенно острым и пробирающим до костей был крик филина. Огонь вырывал пальмы из окружающих полей, виноградников и цитрусовых садов, и отделял рощу огненной стеной. Это была страна Рами, мечты которого взлетали вместе с языками огня. Он видел себя Робинзоном Крузо в стране огненных бурь. Он также воображал себя Иерухамом, властителем хлебопашцев и царем нового комбайна. Это он, Рами выскакивает на комбайне из огня. Годы прошли, и фантазии Рами изменились, и он уже не повелитель хлебопашцев, а мужественный десантник. Он спускается на парашюте в глубину пылающих крон и один захватывает страну, охваченную огнем, его страну, тропы которой и все тайны знает лишь он один. Когда Рами достиг совершеннолетия, грянула первая его любовь, и царицей его страны стала Нили, любимая всеми учительница ритмики, пока ее место не занял Мойшеле. Он явился к ним, поразив городским своим обликом, черными глазами и белым лицом. В те дни шли дожди и вновь ожили пальмы. И Мойшеле, объявившийся вовсе недавно, потребовал право на пальмы Рами. Однажды утром, когда все были в классе, Рами нашел Мойшеле около пальм, сидящего на зубце скалы, подобном трону и принадлежащем Рами. Эта наглость горожанина привела Рами в ярость. Началась драка, и он осыпал Мойшеле ударами и словами, чтобы тот знал и не забывал: пальмы эти – «пальмы Рами». Но только произнес это, как Мойшеле опустил кулаки и хриплым голосом сказал: он-то думал, что это пальмы его отца, Элимелеха. Сдался Рами печали Мойшеле и согласился: «Так тому и быть».
Прошла зима и настала весна, первая весна Мойшеле в кибуце. Пальмы вновь начали цвести, и каждый день оба спускались к ним – наблюдать за появлением новых ростков и листьев. Благодаря их дружбе Мойшеле быстро освоился в школе кибуца и начал вести странные речи рядом с расцветающими пальмами. Такого Рами еще ни разу не слышал. Мойшеле говорил, что возрождение и рост из праха, это чудо Творения, знак того, что пальмы эти были посажены Богом у этого источника во время Сотворения мира. Рами же сказал, что все эти разговоры о Боге и пальмах – сплошная глупость. Мойшеле сказал, что так ему рассказывал его отец. Тут же Рами согласился: «Ладно, пусть будет так».
В первое лето пребывания Мойшеле в сухой долине пальмы пылали как и каждое лето. Рами и Мойшеле пропадали ночами в горящей роще. Мойшеле повторял, что пальмы горят по воле Бога, Рами отвечал, что Бога нет. Мойшеле твердо стоял на своем: каждый человек, верящий в Бога, является частью Его. Так говорил ему отец. Рами согласился и сказал: «Пусть будет так».
Так был утвержден непререкаемый авторитет Элимелеха под горящими пальмами, и каждую ночь рассказанные сыну его истории словно бы восставали из языков пламени. Все лето, долгое и чудесное, провели два друга под покровительством гнома Гадиэля, который слетал к ним с неба верхом на длинном языке пламени и сидел с ними на скале. Гном Гадиэль был семилетним мальчиком, рост которого прервался, ибо он был убит в одном из еврейских погромов. Его любил Бог больше всех и держал у своего престола, и все праведники в небе льстили маленькому Гадиэлю, любимцу Бога, искали его дружбы. Но Гадиэль признавал только одного праведника – Элимелеха. По его повелению Гадиэль спустился к Мойшеле и Рами, чтобы вести их на реку Самбатион. И тайну Самбатиона знали только Мойшеле и Рами, ибо ее раскрыл ребятам гном Гадиэль по просьбе Элимелеха, и возложил на них важное задание, которое следует выполнить за дум-пальмой, одиноко высящейся на вершине горы. Но Рами знал, что дум-пальма просто дерево. Много раз он сидел в его тени, стенал, завывал и лаял, подражая шакалам, псам и кошачьему племени, чтобы возбудить их по всей долине. И тогда пространство заполнялось их лаем, мяуканьем и завыванием. Чуть выше пролегала неглубокая долина, названная долиной Какао из-за окружающих его коричневых скал. Рами знал каждую тропу, ущелье, расщелину в скалах до границы с Иорданией, и даже за этой границей. И вдруг – река Самбатион, текущая на горе! Вся эта история, рассказанная Мойшеле, виделась ему выдумкой, сбивающей с толку. Но он и не пытался спорить, а, наоборот, слушал Мойшеле с открытым от удивления ртом. Рами любил эти истории Элимелеха, рассказываемые Мойшеле, и думал про себя: «Если Элимелех и Мойшеле даже немного блефуют, пусть так и будет».
Истории с гномом Гадиэлем прекратились, но авторитет Элимелеха остался и вещал устами Мойшеле даже на войне. Когда пришло время идти в армию, в последнее школьное лето, они дали клятву под пылающими пальмами пойти в десантники и вырезали на стволе одной из горящих пальм – «Пальмы друзей».
И тут в их жизнь вошла Адас. В пальмовой роще они о ней не говорили. Они молчали о ней. Даже Элимелех потерял легендарную силу перед Адас. Лишь один раз они взяли ее с собой в горящую рощу. Это место ее не интересовало. Даже после того, как они поженились, Мойшеле ни разу не привел туда жену. Рами, любовник, поднимался с ней к дум-пальме на вершину горы, но в пальмовую рощу тоже не приводил. Пылающие пальмы остались лишь вотчиной Мойшеле и Рами, заповедником их дружбы. И так это было до последней их встречи под пальмами в лето Войны на истощение. Мойшеле приехал с передовой линии на Суэцком канале посетить больную Амалию и красавицу-жену и, конечно же, увидеть Рами, который был ранен в дорожной аварии. В ту ночь, когда приехал Мойшеле, Рами бежал в рощу с быстротой, насколько ему позволяла раненая нога. Все лето он там не был. Все ночи были отданы Адас, и все дни, и вообще каждая свободная минута. И вот, Мойшеле пришел на побывку домой, и не стало места Рами в кибуце, только и осталась пальмовая роща. Там сидел он под пылающим небом и пальмами, охваченными огнем и раскачиваемыми сильным ветром. Рами беспрерывно кашлял и покрасневшие глаза его слезились. Впервые он ощутил запах паленого, напомнивший ему дни, когда он сидел в укреплениях на берегу Суэцкого канала. В ушах раздавался гром орудий, и дуги огня от летящих снарядов сверкали перед глазами. В этот раз не мог выдержать, убежал к источнику и свалился на его берегу. Языки огня и лунный свет высвечивали воды. Местами искры долетали до кустов малины, до камышей, но их влажность гасила искры, и они не вспыхивали и даже не дымились. На дне источника виднелись корни, раковины, камни. Рами погружал руки в воду, и отражение его кудрявилось, искажалось рябью, бегущей по потоку. И так желал Рами, чтобы кристальные воды источника проникли в него и очистили бы от всех переживаний ночи, тоски по Адас, ревности к Мойшеле, от обид и стыда, и всей запутанности, связанной с ними. Ветка сорвалась с эвкалипта и упала в воду, и отражение Рами разбилось на множество осколков. Он пытался отдалиться от источника, но остался сидеть, чувствуя слабость в теле и следя за тем, как ветка влеклась водами, пока не исчезла. Затем снова поник головой.