Дикий горный тимьян
Шрифт:
Он думал о словах пастора. Пастор, конечно, прав. Он хороший человек. Заботливый и деликатный. Он совершенно прав.
Вам не помешали бы молодые лица.
Он вспомнил, каким был Бенхойл много лет назад, когда он, его друзья и друзья брата заполняли дом. Он вспомнил холл, заваленный рыбацкими бахилами, чай на лужайке под серебристыми березами, а в августе освещенные солнцем красноватые холмы, отвечавшие эхом на выстрелы ружей. Вспомнил домашние вечеринки перед балом в Инвернессе в честь открытия охотничьего сезона, спускавшихся по лестнице девушек в длинных красивых платьях, старый фургон, отъезжавший на железнодорожную станцию в Криган за гостями.
Но те дни, как и все остальное, остались в прошлом. Для братьев молодость тоже позади. Родди так
Вам не помешали бы молодые лица.
Живительно, что пастор заговорил о Джоне всего через несколько дней после того, как Джок написал ему письмо. Как будто он знал об этом. Ребенком Джон часто приезжал в Бенхойл с родителями, позже, когда подрос, — с отцом. Он был спокойный, серьезный маленький мальчик, смышленый не по годам и очень любознательный и потому без конца задавал самые разные вопросы. Но даже тогда его любимым дядей был Родди, они вдвоем часами где-то пропадали: искали ракушки, слушали пение птиц или тихими летними вечерами стояли с удочками, ловя форель в глубоких темных заводях реки. Во всех отношениях очень милый примерный ребенок, но Джоку так и не удалось сблизиться с ним. Скорее всего, потому, что Джон не разделял страсти Джока к охоте. Джон с удовольствием мог подсечь, поймать и разделать рыбу, и очень скоро достиг в этом деле больших успехов, но отказывался идти в горы с ружьем, и даже когда ему удавалось выследить оленя, единственным его оружием был фотоаппарат.
Потому письмо и далось Джоку с таким трудом. Джон не бывал в Бенхойле в последние десять лет, и между ними возникла пропасть, которую сейчас Джоку с огромным трудом приходилось преодолевать с помощью слов. Не то чтобы он не любил парня, поспешил уверить себя Джок. Он помнил Джона Данбита восемнадцатилетним спокойным, сдержанным молодым человеком с не по возрасту зрелыми высказываниями и суждениями. Джок уважал их, но его смущали холодность и вежливая самоуверенность Джона. С тех пор они как-то потеряли связь. Да и столько всего произошло за эти годы, Люси умерла, и осталась пустота. Чарли, конечно, писал, сообщал новости. О том, что Джон поступил в Кембридж, о том, что играл в теннис и даже был членом университетской команды, о том, что окончил экономический факультет и получил диплом с отличием. Затем он поехал в Нью-Йорк, был принят на работу в Варбургскую инвестиционную корпорацию, причем только благодаря собственным заслугам, без всякой помощи влиятельных американских друзей. Через некоторое время он поступил в Гарвардскую школу бизнеса, а в положенное время женился. Чарли был слишком тактичным, чтобы сообщить какие-нибудь подробности о неудачной женитьбе сына, но постепенно, из чтения между строк, Джок понял, что у молодых что-то не складывается. Поэтому он расстроился, но не удивился, когда пришло сообщение о разводе и улаживании юридических тонкостей. Хорошо еще, что у них не было детей.
Наконец все связанные с бракоразводным процессом споры были улажены. Судя по всему, душевная травма не помешала дальнейшему продвижению Джона по службе. Назначение в Лондон стало последним в длинной череде повышений в должности. Джок ничего не смыслил в банковском деле, это была еще одна причина, по которой ему трудно было наладить контакт с американским племянником.
«Дорогой Джон!
Твой отец написал мне, что ты снова в Англии и работаешь в Лондоне…»
Было бы проще, если бы хоть что-то связывало его с молодым человеком. Общие интересы, например, с которых можно было бы начать письмо.
«Когда у тебя будет отпуск, может, приедешь на несколько дней
Сочинение писем всегда давалось ему с трудом. На это письмо ушло почти полдня, и все-таки он остался им недоволен. Но он поставил в конце свою подпись, написал адрес на конверте и запечатал его. Было бы гораздо проще, подумал он с тоской, если бы Джон хоть чуть-чуть интересовался охотой на куропаток.
В этих размышлениях он проехал половину пути. Узкая, с глубокой колеей заснеженная дорога сделала поворот, и впереди под темным небом показались серые, как чугун, воды озера Лох Муи. На ферме Дейви Гатри горел свет, а на дальнем берегу озера виднелся Бенхойл, огражденный шеренгой сосен; их иссиня-черный силуэт выделялся на фоне заснеженных склонов гор.
Построенный из серого камня, длинный и невысокий, с обрамленной башенками островерхой крышей, дом смотрел окнами на широкую покатую лужайку и на озеро. И хотя дом был слишком большой, продуваемый со всех сторон сквозняками, так что его невозможно было натопить, хотя он был ветхий и постоянно нуждался в ремонте, это был его дом и единственное место на земле, где он всегда хотел жить.
Через десять минут он уже был там. Вверх по склону и через ворота, через решетку для скота, и вниз по небольшой аллее из рододендронов. Дорога к главному входу изгибалась широкой, покрытой гравием дугой. В дальнем конце ее виднелась нарядная каменная арка, соединявшая одно крыло дома со старым конюшенным блоком, где теперь жил брат Джока Родди. За аркой находился просторный, выложенный булыжником двор, в дальнем конце которого стояли гаражи — там раньше хранились кареты и открытые коляски для прогулок и выезда на охоту, а теперь стоял старый «даймлер» Джока и старенький зеленый «эм-джи», куда Родди с трудом втискивал свое грузное тело, когда у него возникало желание совершить экскурсию во внешний мир.
Рядом с этими разномастными транспортными средствами Джок Данбит и припарковал свой «лендровер». Взяв лежавшую рядом на сиденье стопку воскресных газет, он вылез из машины, захлопнул дверцу и вышел на двор. На булыжнике толстым слоем лежал снег. В гостиной у Родди горел свет. Осторожно, стараясь не поскользнуться и не упасть, он прошел по двору к входной двери и вошел внутрь.
Дом Родди представлял собой двухэтажное здание, его перестроили из старой конюшни в самом конце войны, когда Родди вернулся в Бенхойл. Он с энтузиазмом сам взялся за перепланировку. Спальни и ванные комнаты находились на первом этаже, кухня и гостиная на втором. На второй этаж вела лестница, сделанная из тикового дерева, без перил, она была похожа на корабельный трап. Стоя внизу, Джок окликнул Родди.
Над головой Джока послышался скрип половиц. А через мгновение появился массивный силуэт Родди.
— А, это ты, — сказал он, как будто это мог быть кто-нибудь еще.
— Я привез газеты.
— Поднимайся. Какой жуткий сегодня день.
Джок поднялся по лестнице и прошел в гостиную, где Родди проводил все дни. Чудесная комната, светлая, просторная, с потолком, повторявшим форму крыши, с огромным, чуть ли не во всю стену, окном; из него открывался вид на озеро и горы, от красоты которого в ясную погоду дух захватывало. Сегодня же вид из окна леденил душу. Снег и серая вода; убегающие от ветра, покрытые белыми барашками волны; вдалеке холмы, окутанные мраком…
Это была холостяцкая комната и в то же время комната, говорившая о хорошем вкусе владельца, — полная книг и бесполезных мелочей, радующих взгляд. Резная каминная полка, сине-белый кувшин с букетом пампасной травы, подвеска из бумажных рыбок, возможно, из Японии. Половицы, отциклеванные и покрытые лаком; то тут, то там разбросанные коврики. Старые кресла и гостеприимно манящий к себе продавленный диван. В камине (который был специально построен при реконструкции здания и обошелся недешево) на торфяных брикетах потрескивала пара тлеющих поленьев. В комнате царил какой-то необычно приятный аромат. Смесь сигарного дыма, дымящегося торфяника и сильный запах льняного масла.