Дикий горный тимьян
Шрифт:
Вчера утром они проснулись в Озерном крае под шум проливного дождя. Но по мере приближения к Шотландии с запада налетел ветер и разогнал облака. Вчера после полудня и сегодня утром тоже небо было безоблачным, воздух холодным и колючим. Укрытые снегом макушки дальних холмов сверкали в лучах солнца как стекло, а воды морского залива отливали густой синевой.
Сверившись с картой, Виктория узнала, что залив, мимо которого они проезжали, назывался Лох Мораг. Небольшой городок с маленькими магазинчиками, с лодками, привязанными к волнорезу, с единственной гостиницей в центре под названием «Лох Мораг Отель» также назывался Лох Мораг. (Оливер заметил, что хозяина гостиницы и его жену, наверное, тоже зовут мистер
— Хочешь что-нибудь съесть, малыш? — приветливо спросила дама в розовато-лиловом платье, исполнявшая в это тихое время года обязанности официантки, барменши и регистратора отеля одновременно. — Может быть, яичко или овсяную лепешку? — Томас завороженно смотрел на нее. — Или булочку с вареньем?
В конце концов, они остановились на сваренном в мешочек яйце и яблоке, а гостеприимная хозяйка (миссис ЛохМораг?) отнесла все это в комнату на подносе и побыла с Томасом, пока Виктория принимала ванну. Когда Виктория вышла из ванной комнаты, миссис «ЛохМораг» и Томас играли с розово-белым ситцевым поросенком, которого они купили накануне перед отъездом из Лондона вместе с одеждой, зубной щеткой и ночным горшком. Виктория тогда хотела купить ему симпатичного медвежонка, но Оливер сказал, что Томас не любит плюшевые игрушки, и выбрал поросенка.
Поросенка с черными глазами-бусинками назвали Хрюшей. На нем были синие брючки с красными подтяжками. Томасу он понравился.
— Какой чудесный у вас сынок, миссис Доббс. Сколько ему?
— Два.
— Мы подружились, но за все это время он не произнес и слова. Вас это не волнует?
— Он неразговорчив.
— Но ему уже пора говорить. — Она усадила Томаса на колено. — Не ленись, малыш. Ну же, скажи «мама». Это нетрудно. Скажи хотя бы, как зовут твоего поросенка. — Она взяла игрушку в руки и повертела ею перед Томасом, заставляя поросенка танцевать. Томас улыбнулся.
— Его зовут Хрюша, — объяснила Виктория.
— Какое забавное имя. Томас сейчас скажет «Хрюша».
Но Томас так ничего и не произнес. Он и вправду был молчуном. Но это не умаляло его очарования. Скорее, добавляло. Он был таким жизнерадостным и непритязательным ребенком, что четыре дня путешествия с ним не доставили ничего, кроме удовольствия. Весь долгий путь на север он просидел на коленях у Виктории, теребя свою новую игрушку и глядя из окна на проезжавшие грузовики, на проплывавшие мимо поля и города, искренне радуясь всему новому, еще не виданному, и не пытаясь что-то сказать по этому поводу. Когда они останавливались перекусить или просто поразмять ноги, он присоединялся к ним, ел свою яичницу с ветчиной, пил молоко или жевал яблоко, которое Оливер очищал и резал на кусочки. Когда Томас уставал или скучал, он засовывал в рот большой палец, сосал его, с очаровательной уверенностью устраиваясь поудобнее на коленях у Виктории, и либо спал, либо напевал что-то себе под нос, прикрыв глаза шелковистыми темными ресницами, выделявшимися на круглых розовых щечках.
— Интересно, почему он все время молчит? — однажды спросила Оливера Виктория, когда Томас сладко спал у нее на руках и не мог слышать их разговора.
— Возможно, потому, что никто с ним никогда не разговаривал. Возможно, они слишком заняты были стерилизацией дома, вылизыванием сада и кипячением его игрушек.
Виктория была не согласна с
Она сказала это Оливеру, и он тут же взъярился.
— Если они так безмерно заботились о нем, тогда почему он по ним не скучает? Вряд ли они так уж ему дороги — он ни разу не спросил о них!
— Он вообще ни о чем не спрашивает, — заметила Виктория. — И, скорей всего, именно то, что он ничего не боится и уверен в себе, доказывает, что он рос среди любящих взрослых. Никто его никогда не обижал, и поэтому он никого не боится. Поэтому он так хорошо ведет себя с нами.
— Ерунда, — коротко бросил Оливер. Ему ненавистно было любое доброе слово, сказанное об Арчерах.
Виктория знала, что сейчас он безрассуден и несправедлив:
— Если бы Томас все время ревел и требовал дедушку с бабушкой, капризничал, мочился в штанишки и вел себя так, как ведут себя большинство детей в подобной ситуации, ты бы тоже обвинял во всем Арчеров.
— Ты рассуждаешь, игнорируя логику, и впадаешь в порочный круг.
— А вот и нет, — ответила Виктория, не зная толком, что такое порочный круг с точки зрения логики, и поэтому не имея возможности продолжать спор. Она замолчала. Надо обязательно позвонить миссис Арчер, думала она. Или написать ей, или как-то еще сообщить. Оливер должен сообщить ей, что с Томасом все в порядке. Может быть, чуть позже.
Это была, пожалуй, их единственная ссора. В других отношениях вся эта безумная затея, которая, казалось, просто обречена была закончиться провалом, развивалась весьма успешно. Все шло как по маслу — было просто, легко, приятно. Зимние дороги пусты и без пробок; чудесный пейзаж за окнами, чистое небо — все способствовало наслаждению и радости.
В Озерном крае шел дождь, но они надели непромокаемые куртки и совершили длинную-предлинную прогулку с Томасом, как всегда веселым, на плечах у отца. В их спальнях в крошечном отеле на берегу озера приветливо горели камины. К пристани в конце сада были привязаны лодки. Вечером услужливая горничная посидела с Томасом, пока они ужинали при свечах запеченным лососем и бифштексами с кровью, которые никогда не знали, что такое морозильная камера.
Той ночью, лежа в мягкой темноте под теплыми одеялами в объятиях Оливера, она наблюдала за колыхавшимися занавесками — окно было слегка открыто — и ощущала на щеках прохладу влажного воздуха. Из темноты за окном доносился лишь плеск волн и скрип привязанных к стенке лодок, и что-то подсказало ей, что подобная идиллия не может продолжаться долго. Обязательно что-то случится. И все испортится.
Но ее опасения не подтверждались. Ничего плохого не случалось. Следующий день был еще лучше. Дорога бежала на север в Шотландию, и когда они пересекли границу, выглянуло солнце. После обеда впереди показались острые, покрытые снегом вершины Западного нагорья. У подножия Гленкоу они остановились в пабе; выпили чаю и съели домашние блинчики, обильно политые маслом. А дальше окрестности стали еще живописнее, и Оливер, сказав Виктории, что это место называется Лохабер, начал напевать песню «Дорога к островам».
«И конечно, мы поедем через Таммел, через Лох Ранох, через Лохабер…»
Сегодня они в Лох Мораге. Завтра или послезавтра будут в Бенхойле. Виктория потеряла всякое ощущение времени. Наблюдая за Томасом, она укуталась потеплее. Счастье, решила она, должно быть осязаемым. Этаким нечто, что можно взять в руки и спрятать подальше, как бы в коробочку с крышкой или бутылку с затычкой. Чтобы когда-нибудь, когда станет грустно, вынуть его, оглядеть, потрогать рукой, понюхать и снова стать счастливой.