Дикий хмель
Шрифт:
Уличный шум, потолкавшись между толстыми бетонными стенами арки, едва достигнув двора, иссякал, как ручей в песке. Может, потому шаги наши и голоса обрели во дворе более четкое, ясное звучание, чем на улице.
— Третий подъезд, — сказала Люська, подхватив меня под локоть. Наверное, ей показалось, что я отстаю.
Я действительно отставала, чувствуя робость перед чужим домом, перед людьми, с которыми незнакома. Обрадуются они моему приходу или только сделают вид? Нет. Все-таки нельзя поступать вот так: мчаться
Из подъезда вышел парень с гитарой, завернутой в целлофан. Я подумала, он и есть Люськин знакомый. Так радостно парень сказал:
— Привет, милые!
И поднял гитару, как флаг.
— Приветик, — ответила Люська. И сердито добавила: — Ну-ну! Проваливай!
— Гы-гы, — парень посторонился, смеясь. Похоже, он был навеселе.
В подъезде, как и у нас в Ростокине, пахло кошками, несмотря на то, что дом был каменный, а не какой-нибудь отживающий свой век барак.
Лифт ждали долго. Судя по сигнальной табличке, кто-то ездил между этажами — возможно, катались дети.
Я не выдержала. Сказала: *
— Давай вернемся.
— Почему? — удивилась Люська.
— Мне не хочется, — призналась я.
— Слушай, — недовольно произнесла Люська, и не только недовольно, но еще и строго, — будь самостоятельной.
Я опешила. Потому что всегда считала себя самостоятельной. И опять же из-за этой самостоятельности и не хотела ехать туда, наверх.
— Не понимаю тебя, Люся, — сказала чуть ли не со слезами, — Разве я несамостоятельная?
— Нет, — подтвердила Люська. — Приняла решение, согласилась. Целый час тряслись в мокром автобусе. А теперь — здрасьте!
— Ну... Я передумала, — ответила робко.
Моя робость, скорее всего, и придала храбрости Закурдаевой. Она прямо-таки закричала:
— Какая же ты подруга? Разве можно на тебя надеяться? Одна бы я тоже сюда ни за какие пряники не приехала. Что мне здесь одной делать?
— Я не знаю... Я боюсь.
— Не будь дурой. Со мной тебе нечего бояться.
Ей наконец удается, нажав кнопку перехватить лифт. И она ждала его молча, повернувшись ко мне спиной. Ворсистая шуба из нейлона или какой другой синтетики сидела на Люське красиво. Черные и сизые полосы важно сползали вниз, удлиняя ее спину. И Люська в шубе была конечно же красивее, чем в сатиновом фабричном халате.
Лифт полз вверх, нехорошо поскрипывая. Подумалось: лучше все-таки жить в домах без лифта, топать по лестнице, но со спокойной душой. Оборвется такая махина, рухнет в шахту, потом гадай, кто прав, кто виноват.
Вышли на шестом этаже. Люська первая, я за ней. Часто-часто колотилось сердце, немного подташнивало. За обшитой дерматином дверью раздался звук, будто ударил гонг. Потом были слышны шаги. Дверь открылась. На пороге стоял белобородый мужчина, кряжистый, в оранжевом свитере из грубой шерсти. У меня закружилась голова. Не здороваясь, я прошла в прихожую, ожидая увидеть на стенах развешанные сети. Сетей не было. Висели два голубых вымпела со значками. И голова черта размером с мужской кулак.
— Это черт из княжества Лихтенштейн, — сказал белобородый. — Слышали о таком?
— Нет, — ответила я.
— Единственная европейская страна, где женщины не имеют избирательного права, — белобородый принял у меня пальто.
— Несчастные, — сказала Люська, вероятно, имея в виду женщин княжества Лихтенштейн.
Прихожая была просторная. У телефонного столика полированными подлокотниками блестело кресло. Бледно-розовый торшер умещался рядом, покровительственно взирая на белый, будто ком снега, телефон. В глубине прихожей была открыта дверь в комнату. Свет, зыбкий, освещал комнату снизу. Это было видно даже из прихожей. Тихая музыка тоже принадлежала комнате: возле вешалки слышалась едва.
— Это и есть та самая Наташа, о которой я столько говорила, — объяснила Люська.
— Все ясно, — сказал белобородый и цепко посмотрел на меня.
«Нет, он не из тех, — поняла я и успокоилась. — У моих белобородых охотников были совсем другие глаза: благороднее, честнее».
— Меня зовут Виктор.
— Я знаю. Поздравляю вас...
— Как вы сказали? — переспросил белобородый Виктор, будто не расслышал.
— С днем рождения вас... Я вот так... Без приглашения.
— Милая Наташенька, — Виктор улыбнулся. Улыбка у него была приятная. — Можно мне вас так называть?
— Да, конечно, — разрешила я.
— Милая Наташенька, — повторил он уж с очень заметным удовольствием: я готова была взять свое разрешение назад, только не знала, как это сделать. — Наша Люся проявила маленькую тактическую хитрость. Я родился не сегодня, а в знойный, жаркий июль... Но дело в том, что Люся говорила о вас столько хорошего и мы так жаждали вас увидеть, что вынуждены были пойти на эту хитрость. Сегодня у меня очень тесная компания, близкие мне люди. Словом, казните нас или милуйте.
Люська как ни в чем не бывало, прислонившись к стене, стаскивала с ног сапоги. Она не слышала, что говорил белобородый Витя, или делала вид, что не слышит.
Полагаю, выражение растерянности проступило на моем лице. Во всяком случае, хозяин квартиры, как мне показалось, смутился немного, сказал вдруг поспешно:
— Только не сердитесь... Не сердитесь.
Черт из княжества Лихтенштейн глядел со стены подбадривающе. Словно хотел сказать: «Ну, чего трусишь? Не съедят!»
Мне тоже подумалось: «Не съедят». Я повернулась к зеркалу, поправила прическу. Потом посмотрела в глаза белобородому Вите, сказала почти вызывающе: