Дикий хмель
Шрифт:
Одела мини-юбку, блузку из японского нейлона, цвета ясного-ясного неба. Накануне вечером сделала укладку, потому всю ночь спала полулежа.
Отправилась на экзамен. Припоздала. Когда вошла в длинный прохладный коридор, настроение в среде абитуриентов было уже кладбищенское. Двум первым рыженький поставил двойки. Пострадавшие, с лицами бескровными и растерянными, стояли тут же, рассказывали:
— Сопит, сопит и морщится, как кожа на ботинке. Потом бряк вопрос... Бряк второй. Чуть замешкался: «Вы ничего не знаете...»
Выслушав нытье, я
Рано или поздно, настала и моя очередь. Вошла, сказала:
— Здравствуйте.
Рыженький не поднял головы, не ответил на приветствие. Махнул рукой на край стола, где ровной линией белел строй билетов, поредевший уже, как зубья старой-старой расчески.
Я поняла: надо брать.
— Седьмой.
Когда назвала номер, рыженький поднял глаза и какое-то время смотрел на меня, но в основном ниже колен. Чтобы не лишать его удовольствия, я села за передний столик, но так, что ноги были не под столом, а сбоку...
Вопросы в билете оказались легкими. Второй закон Ньютона. Электризация тел. Понятие о проводниках и диэлектриках. Однако задача... Я перечитала ее раз пять.
«На какую высоту должен быть запущен искусственный спутник Земли, чтобы его период обращения был равен периоду вращения Земли, вокруг своей оси? Масса земли 5,9610 24 кг».
Такое зло меня взяло! Из-за этой задачи я получу пару. Разве справедливо? Реши я ее или не реши, на обувной фабрике я все равно не буду запускать спутники, в лучшем случае сошью туфли для космонавтов...
Попсиховала немного, позлилась, а решать задачку как-то надо. Записала данные. Вспомнила, что из формулы кинематики можно вывести центростремительное ускорение:
Если припомнить закон всемирного тяготения, то:
где R — радиус Земли; V — линейная скорость обращения спутника вокруг Земли; Y — гравитационная постоянная; h — высота, на которой находится спутник.
Так, хорошо. А что дальше?
Дальше?
Не знаю.
— Вы готовы, Миронова? — слышу занудный, словно кто-то скребет о стекло, голос.
— Да, — отвечаю, не подумав.
Ладно. Один черт, задачу мне не решить. Собираю листки. Принимаю план ответа: смотреть только ему в глаза. Только в глаза! Ни в коем случае не в записи. Ответы на вопросы я помню наизусть.
Подхожу. Сажусь на стул, не заботясь о своей мини-юбке. Впрочем, из-за стола ему все равно не видно моих ног.
Подвинув к себе экзаменационную книжку, рыженький сморщился и с болезненным, тоскливым отчаянием вдруг посмотрел на меня. Я перехватила его взгляд. И я поняла, что он в моей власти. Может быть, вот так удав понимает кролика.
Я говорила громко, четко, спокойно. И держалась за его глаза, как за ручку трамвая. А он, казалось, окаменел. И нижняя губа у него чуточку отвисла.
Закончив ответы на вопросы, я была вынуждена перевести взгляд на листок с задачей. Но рыженький с мольбой в голосе вдруг попросил:
— Нет-нет... Посмотрите на меня еще немного.
Настала пора для моего удивления. Однако я не подала виду. И смотрела на него, как императрица Екатерина на своего подданного.
Наконец он потер виски руками, облегченно вздохнул, лицо его порозовело, повеселело. Он тихо сказал:
— Спасибо.
Взял шариковую ручку, вывел в моем экзаменационном листе «отлично» и протянул мне.
— Понимаете, — сказал, будто извиняясь, — с двенадцати лет я страдаю хронической мигренью. Никакие терапевтические средства на меня не действуют. Боль снимает только гипноз. Подчинение чужой воле... Я, честно сказать, не уважаю мини-юбку. Считаю ее несколько вульгарной... Но все равно, убедительно прошу вас на всех моих лекциях в институте садиться за первый стол. И смотреть на меня так, как вы смотрели сегодня...
— Если я поступлю в институт.
— Поступите, — сказал он тихо, но твердо.
— До свиданья, — я поспешно взяла листочки, опасаясь, как бы он не вспомнил про задачку. Но он не вспомнил.
Мало того, после моего ответа рыженький не поставил никому ни одной двойки и даже тройки.
Буров напомнил:
— Я же говорил: экзамены — это игра.
С ним трудно не согласиться...
Без всяких приключений я сдала остальные предметы на четверки. И первого сентября была студенткой вечернего технологического института.
Остался в памяти разговор двух работниц, услышанный случайно.
— Не знаю, почему... Каждый год Мироновой дают лишний отпуск на целый месяц.
— Не лишний, а дополнительный.
— За что же ей дополнять? За то, что она жена редактора?
— Она студентка-вечерница.
— В жизнь не поверю, чтоб студенткам на месяц отпуск давали. И еще платили бы за это деньги.
— Ты у Доронина спроси.
— Что он знает! У него память, как решето дырявое.
— Законы он знает.
— Студентка. Вот выучится на инженера. Конвейер бросит. И тю-тю... Надо наоборот. Тех, кто не учится, поощрять. А ученых вообще шибко много стало...
— Ты-то знаешь...
— А что? Легкий хлеб это.
— Не чуди.
«Легкий хлеб»... И будни, будни, будни... Они сложились в три года, как стена из кирпичей. Стена памяти. Молодости. И усилий и тщеславия. Все вместилось в трафарет: электричка, фабрика, трамвай, вечерний институт, опять трамвай, электричка, магазин, кухня...