Дикий остров

Цыбульский Владимир Васильевич

— Черт, а где же Света? — растерянно спросил Юнг.

Впереди совершенно явно кто-то завозился, как будто почесываясь. Издал звук — такой оберегающе-угрожающий. То есть стерегут здесь вот самое дорогое, просят не беспокоить, а если что — пеняйте на себя. Был там еще один звук, что-то вроде придушенного писка. Кому-то там дышать не давали — не то что кричать или жаловаться.

Тёма поднял свой умирающий факел повыше. Слабый свет уперся в стену. Так показалось сначала, потому что тьма отступила метра на два и там сгустилась.

Что-то огромное

вроде камня в полтонны весом преграждало им теперь путь. Камень почему-то был мохнатым. Снова раздался тот же звук — угрожающе-оберегающий. Он шел с другой стороны камня.

И придушенный стон доносился оттуда же.

— Она там! — дернулся Юнг вперед и тут же отпрянул.

Камень двинулся. Медленно-медленно стал поворачиваться вокруг своей оси, выдвинулось мощное мохнатое плечо, согнутая в локте лапа, толщиной с тело крепкого мужика, а там, где угадывалась поначалу макушка камня, обнаружилась голова конусом — с низким лбом, сплюснутыми ноздрями и запавшими черными глазами.

Горилла, задрав тонкую верхнюю губу, показала длинные желтые зубы и сдавленно зарычала.

Юнг этого не заметил. Только одно — своей лапищей мохнатое чудовище прижимало к груди совершенно побелевшую от этих объятий Свету. Смотрела она на Диму так, что он, не задумываясь, бросился бы на двухметровую обезьяну. И, наверное, погубил бы их всех. Крис успел перехватить его. Но едва бы удержал. Ему помог факел. Моргнул пару раз и погас.

Сначала все точно ослепли.

Стояли как под черным шерстяным одеялом — душно и не видно ни черта.

Но вот же она, горилла, прямо перед ними, на две головы выше самого Тартарена, да еще над ней сияние какое-то и по плечам и лапам.

— Свет видите? — стараясь не двигаться, едва слышно спросил Крис.

— Там выход, — подхватил Тёма.

Юнг попробовал вырваться из объятий Криса. Обезьяна сдавленно зарычала.

— Стойте, — тихо сказал Тёма. — Не так надо. Слушайте.

Застыли, прислушиваясь, чего там Тёма придумал. Но ничего не услышали. Только в ушах позванивало и мелко и часто вздыхала Светка в объятиях гориллы.

Родился звук, еле слышный, тонкий и жалобный. Часто-часто и тихонько кто-то всхлипывал, поскуливая — как будто жалобно и робко выпрашивая немножечко тепла и ласки.

Горилла подалась вперед, а Тёма в темноте раздвинул ребят руками по стенкам, стал медленно отступать, поскуливая.

Мохнатая разжала лапы, Светка скатилась на пол. Юнг подскочил к ней, протиснувшись между стеной и гориллой. Та, не обращая на Юнга внимания, медленно шла за Тёмой.

Было видно, как перекатываются у нее на спине под шерстью булыжники мышц, как лоснится черная кожаная нашлепка на заду. Потому что мохнатая мамаша, потерявшая своего ребенка и загипнотизированная Тёмиными детскими жалобами, освободила закупоренный ее телом проход — и там открылся выход из этой галереи, слишком низкий, чтобы горилла пролезла в него, но, возможно, способный пропустить сквозь себя такого, как Тартарен.

— Уходите, пока я ее держу, — прервав на секунду скулеж, напряженно сказал Тёма.

— А ты? — спросил Крис.

— Скорее, — торопил Тёма.

Горилла остановилась, прислушиваясь, куда делся звук детских жалоб и просьб, и, словно протрезвев, уставилась на Тёму, как будто что-то припоминая. А вспомнить, что уже нашла замену детенышу в Светкином лице, она могла в любую минуту.

Юнг не стал дожидаться, схватил Светку за руку, потащил за собой, не обращая внимания на кряхтенье и постанывания — у девчонки затекли руки и ноги, ребра болели от бурной материнской ласки, а голова шла кругом, тошнило от одуряющего запаха немытой шерсти и животного молока, источаемого мощной переполненной грудью прямо Светке в лицо. Юнг наклонил ей голову, сзади подхватил, просунул в узенький низкий выход, выдавил:

— Беги!

— А ты?

— Я за Тёмой вернусь. И вот это надень, — выбросил он ей вслед пару любимых кроссовок.

И тут же исчез в темноте, а в узкий лаз Крис уже выталкивал упирающуюся Катю, тоже ни в какую не желавшую оставаться одной.

Гена Жариков грубо прервал споры и уговаривания, выдавив Катю из лаза и тут же выбравшись вслед за ней на воздух подальше от этой чумной громилы и желающих поиграть с ней в дочки-матери.

— Тартарен, сюда! — зашипел, махая рукой, Крис.

Тартарен подошел, оглянулся в недоумении.

— Лезь, — приказал Крис.

— А как же Тёма?

— Мы с Юнгом поможем ему выбраться.

— Не. Я так…

— Лезь, говорю! — не выдержал Крис. — Если ты сейчас застрянешь, мы вообще никогда отсюда не выберемся.

— Только для проверки, — предупредил Тартарен, опускаясь на четвереньки, просовывая руки и голову в лаз.

Потыкался, повернулся на бок — плечи все равно не пролезали.

Катя со Светой ухватились с той стороны каждая за одну руку, дернули разом, Тартарен взвыл от боли.

Гена подскочил, оскалился, ухватил за волосы, дернули втроем, а Крис с Юнгом одновременно пихнули сзади, как застрявший в снегу джип на летней резине.

Тартарен медленно полз из пещерного лаза, как пробка из бутылки «Советского» шампанского под бой курантов, и в конце концов вылетел, повалив Катю со Светой, отвесив по дороге оплеуху Гене.

Поднялся, взял Гену за ворот, с силой встряхнул:

— Не зашиб?

Крис с Юнгом вернулись к мохнатой горилловой спине.

Обезьяна вдруг заворчала нежно.

Тёма нырнул ей под лапу, бросился к выходу.

— Скорей, пока не поняла! — крикнул он, толкая Криса к выходу.

Юнг оглянулся на гориллу, то ли прощаясь, то ли благодаря за то, что Светку не тронула. И горилла повернулась к нему.

Откинула голову, нижнюю губу счастливо отвесила, прижимала одной лапой голову мертвого детеныша к соску, другой мелко и часто перебирала короткие его белые волосы на макушке. Как-то Тёме удалось своим поскуливанием убедить несчастного зверя, что детеныш ее жив и она может согреть его и накормить.