Дикий волк (Сборник НФ)
Шрифт:
Джордж Орр ушел с работы в три тридцать и направился к подземке. У него не было машины. Начав экономить, он смог бы купить машину и разрешение на индивидуальное пользование ею, но к чему? Нижний город закрыт для автомобилей, а он живет в нижнем городе. Он научился водить машину в восьмидесятые, но собственного автомобиля у него никогда не было. По Ванкуверской подземке он добрался до Портленда. Поезда, как всегда, были переполнены. Он не мог дотянуться до поручня или петли и стоял, поддерживаемый равномерным напором тел со всех сторон. Сосед держал газету
Внимание Орра привлек заголовок: «Атомный удар вблизи афганских границ» и ниже: «Угроза интервенции в Афганистане». Владелец газеты протиснулся к выходу, и газету сменила зеленая пластиковая тарелка с несколькими помидорами, а под тарелкой — старая леди в зеленом пластиковом плаще, которая три остановки простояла на левой ноге Орра.
Он вышел на станции Восточный Бродвей и прошел четыре квартала, протискиваясь сквозь вечернюю толпу к зданию Восточной Башни Вильяметты — огромному столбу из стекла и бетона с растительным упрямством сражавшемуся за свет и воздух со множеством таких же окружающих башен.
Очень мало света и воздуха доходило до уровня улицы.
Внизу было душно и мокро от дождя.
Дождь — старая портлендская традиция, но тепло, семьдесят градусов по Фаренгейту второго марта — вполне современно — результат загрязнения воздуха. Городские и индустриальные испарения не контролировались достаточно надежно в середине двадцатого века, так что кумулятивный эффект оказался неизбежным. Потребуется несколько столетий, чтобы в воздухе уменьшилось содержание углекислого газа, если вообще это произойдет. Нью-Йорк, по-видимому, будет величайшей жертвой реального парникового эффекта: полярная шапка продолжает таять и уровень моря поднимается, в сущности — весь Босфор в опасности.
Есть и кое-какая компенсация. Дно залива Сан-Франциско поднимается, и вскоре обнажатся сотни квадратных миль со всем, что утонуло с 1848 года. Что касается Портленда, то он в восьмидесяти милях от моря и отделен от него хребтом. Ему угрожает не поднимающаяся, а падающая с неба вода.
Западный Орегон всегда был дождливым местом, но сейчас дожди шли непрерывно, безостановочно, тепловатые дожди. Все равно, что вечно живешь в чуть теплой бане.
Новые города — Уматилла, Джон Дэй, Френч Глен — расположены к востоку от Каскадов.
Тридцать лет назад на их месте была пустыня.
Сейчас там летом страшно жарко, но осадки составляют только сорок пять дюймов в год, по сравнению со ста четырнадцатью дюймами в Портленде. Возможно, повлияло интенсивное земледелие, но пустыня зацвела. Население Френч Глен — семь миллионов. Портленд плетется позади в Марше Прогресса. В Портленде нет ничего нового. Недоедание, перенаселение, крайнее загрязнение окружающей среды для него — норма.
В старых городах больше цинги, тифа, гепатита, в новых — больше сражений банд, больше преступлений и убийств. В одних правят крысы, в других — мафия.
Джордж Орр оставался в Портленде потому, что всегда жил там и потому,
Мисс Корч, незаинтересованно улыбнувшись, жестом велела ему войти. Орр считал, что кабинеты психиатров, как кроличьи норы, всегда имеют два выхода. Этот не имел, но вряд ли у пациентов есть шанс столкнуться друг с другом. В медицинской школе сказали, что у доктора Хабера маленькая практика, он преимущественно исследователь. Поэтому Орр счел его преуспевающим специалистом, а покровительственные манеры доктора подтвердили это. Однако сегодня, меньше нервничая, Орр заметил еще кое-что.
Кабинет не имел пластиково-кожаной уверенности в финансовом успехе, не чувствовалось в нем и научной заинтересованности в роскоши. Кресла и кушетки виниловые, стол пластиковый, лишь по краям отделанный деревом.
Доктор Хабер, белозубый, с гнедой гривой, большой, прогудел:
— Добрый день!
Его искренность не была ложной, только чуть преувеличенной. Тепло его было реально, но покрыто пластиком профессиональных манер, Орр чувствовал в нем желание нравиться и быть полезным. «Доктор, в сущности, не уверен, — подумал он, — что существуют другие и пытается доказать это, помогая им. Он так громко гудит «добрый день», потому что никогда не уверен, что услышит ответ».
Орр хотел сказать что-нибудь дружеское, но ничто личное не подходило, и он сказал:
— Похоже, Афганистан втянет нас в войну.
— Ну, с конца августа это на всех картах.
Он должен был понять, что доктор лучше его осведомлен в мировых делах. Сам Орр три недели как отключился от информации.
— Не думаю, что это поссорит союзников, — продолжал Хабер. — Разве что привлечет Пакистан на сторону Ирана. Тогда Индия окажет большую поддержку соседям.
— Я думаю, что речь Гунты в Дели свидетельствует, что он готов к такой возможности.
— Она расширяется, — сказал Орр.
Он чувствовал себя подавленным и несовременным.
— Война, я хочу сказать.
— Это вас беспокоит?
— А вас разве нет?
— Это к делу не относится, — сказал доктор.
Он улыбнулся своей широкой, волосатой медвежьей улыбкой, как большой медвежий 6of. Но после вчерашнего он все время был настороже.
— Да, меня это беспокоит.
Но Хабер не заслужил этого ответа. Спрашивающий не может абстрагироваться от вопроса, не может быть объективным, если отвечающий — объект исследований.
Впрочем Орр не высказал этой мысли.
Он в руках доктора, который, конечно, знает, что делать.
Орр предпочитал считать, что люди знают, что делают, может быть потому, что сам этого не знал,
— Хорошо спали? — спросил Хабер.
Он сел под левым задним копытом лошади.
— Спасибо, хорошо.
— Хотите еще раз во Дворец Снов?
Он внимательно следил за пациентом.
— Конечно, ведь я здесь для этого.
Он видел, как Хабер встал, подошел к столу, видел, как большая рука приближается к его шее — и затем ничего не случилось.