Динка (ил. А.Ермолаева)
Шрифт:
— Я не барыня, и подавать мне ничего не надо. Папа терпеть не мог неженок…
Сестры сразу присмирели и, стараясь никому больше не надоедать своими услугами, отправились спать, излив вею оставшуюся нежность друг на друга. Мышка, присев на корточки, помыла Динке ноги, а Динка отдала ей свою подушку и, уложив сестру на мягкое ложе, разлеглась на своей постели, находя, что ее голове куда просторнее без подушки. Когда пришла мама, Мышка уже спала, а Динка притворилась, что спит. Мама посмотрела на обеих девочек и вышла.
Динка не спала долго; она вспоминала мамин рассказ и легко
А потом еще и Мышка вдруг вспомнила, что когда она переходила улицу с папой, то ей ничего не было страшно, потому что папа держал ее за руку. А она, Динка, всю свою жизнь перебегала улицу под самым носом извозчиков, и никакой папа не держал ее за руку… Конечно, если бы папа вдруг приехал домой, она могла бы и не узнать его… «Кто этот дядя?» — спросила бы она тогда у Мышки. И папа не узнал бы свою дочку. «Что это за девочка?» — спросил бы он у мамы…
Динка долго не спит, и горечь, переполняя ее сердце, ищет виноватого. Но если виновата сама жизнь, то трудно обвинять кого-нибудь из людей — может быть, только дедушку Никича за что он отобрал папину карточку и держит ее у себя… Если она, Динка, не будет смотреть на карточку, то действительно может так случиться, как сказала Алина. Девочка заснула расстроенной и сердитой, утром обида ее окончательно пала на дедушку Никича, и, с трудом дождавшись ухода сестер, она сразу подступила к старику с угрюмым требованием:
— Отдавай папу! Зачем у себя прячешь? Что ты ему, дочка какая, что ли?
От грубого тона ее и неожиданности старик опешил.
— Что ты, что ты… — забормотал он. — Какая дочка? Что тебя укусило нынче?
— Отдавай папу! Ты, верно, хочешь, чтоб я его совсем не узнала никогда? Да? — снова закричала Динка. Из сердитых глаз ее, как бисер, разбрызгивались по лицу быстрые мелкие капельки слез.
— Бог с тобой! — испугался Никич. — Разве я прячу твоего папу?! Я ведь просто так, берегу для памяти. Ведь единственный друг он мне!
— Врешь! — топнула ногой Динка. — Я тебе тоже друг! И мама! И все мы друг тебе! Отдавай без разговоров!
Старик покорно вытащил из-под подушки старенький, потертый бумажник и извлек оттуда карточку.
— Бери, — с горечью сказал он. — Грубиянка ты, а не друг…
Динка схватила карточку и, даже не взглянув на нее, вышла. Потом вернулась.
— Пусть в моем сундучке лежит. Я уносить не буду. Когда хочешь, тогда и смотри, — милостиво сказала она и, положив карточку в свой сундучок, добавила: — Вот там, за палаткой, будет, под трехногим столом, чтоб дождь не намочил.
Никич махнул рукой.
— Где хочешь, — сухо сказал он.
Динка вынесла сундучок и поставила его за палаткой, под столом, который Никич все лето собирался починить.
— Вот здесь будет! — крикнула она еще раз. — А то ты спишь иногда, к тебе нельзя, а мне посмотреть захочется…
Старик молчал. Динка вытерла подолом слезы, посидела около сундучка и, так и не взглянув на карточку, ушла.
Никич, услышав ее шаги, покачал головой с обиженным и недоумевающим видом.
«Ну, Саша… горе тебе с ней будет… Не девчонка это, я полынь-трава. Полынь-трава…» — разводя руками, горестно подумал старик.
Глава вторая
ФЛАЖКА НЕТ!
Жаркий полдень сушит на деревьях листья, отяжелевшие от зноя ветки бессильно свешиваются на забор, синими, оранжевыми глазками мелькают в кустах сережки, в глубокие щели между досками видна сбегающая вниз тропинка… Динка внимательно оглядывает угол забора; присев на корточки, шарит в траве… Нет флажка! Может быть, Ленька снова уехал в город продавать рыбу? А может, он просто сидит на пристани и ждет пассажирского парохода, чтобы понести кому-нибудь вещи и заработать немного денег?
Девочка тоскливо слоняется вдоль забора от одного угла к другому, поминутно взглядывая на тропинку, потом она бежит домой узнать, сколько времени, и, в надежде увидеть Ленькин флажок, возвращается назад. Но флажка нет…
«Может быть, приехал из города хозяин баржи и Леньке никак нельзя уйти?» с тревогой думает Динка. Не побежать ли ей самой на пристань? Но Лина уже накрывает на стол; лучше уйти после обеда, а то ее начнут искать… хотя искать ее сегодня некому. Катя с утра получила какое-то письмо и заперлась в своей комнате; Алина ушла к своей подруге Бебе;
Мышка читает… Но лучше все-таки уйти после обеда. Динка бросает взгляд на белеющую за деревьями палатку. Из-за папы она поссорилась с Никичем, а потом даже не взглянула на карточку и ушла. Просто спрятала папу в сундук за палаткой, не хотела смотреть на него и показываться ему с таким злющим, красным лицом. Хорошая дочка, нечего сказать! Такую дочку папа гнал бы от себя за три версты. А если бы он еще слышал, как она разговаривала с Никичем, так и вовсе отказался бы… Динка вспоминает растерянное лицо старика и трясущиеся пальцы, которыми он как-то суетливо вытаскивал карточку из своего старенького бумажника.
«Почему мама не купит ему новый бумажник?» — с раздражением думает она, пытаясь уклониться от тяжелого сознания своей вины перед стариком.
Пойти бы да помириться… Но так, сразу, ничего не бывает. У людей такие длинные обиды, что они растягиваются иногда на целую неделю. Смотря, верно, как обидеть… Уж она-то натопала и накричала не меньше, чем на неделю. Давай папу да давай папу! Никич даже испугался сразу — мог бы и умереть на месте.
Динка поднимается на цыпочки и смотрит через забор… Не идет Ленька… Может, он тоже за что-нибудь обиделся на нее и теперь не хочет больше водиться? А если сейчас еще не обиделся, так когда-нибудь обидится, потому что она вспыльчивая. Вот это, конечно, полезный совет — сунуть голову в ведро с водой. Но, во-первых, не будешь же всюду за собой это ведро таскать, а во-вторых, если человек дурак, так все равно он раньше накричит всяких глупостей, а потом уже сунется головой в воду…