Дионисов. За власть и богатство! – I
Шрифт:
— Этот Замойский — скользкий тип. Но он абсолютно не умеет проигрывать, — усмехнулась она.
— Тем не менее, вы ему проиграли, Омелия.
— Именно так, — кивнула она. — Но вы же точно также не спешите выигрывать любой ценой?
— Хотите сказать, у вас какой-то план? И вы его придерживаетесь?
— Не скажу! — лукаво состроила она мне глазки. — Вы же игнорируете меня уже вторые сутки, прозябая со своей сенной девкой!
Мы шли тёмными коридорами.
— Бросьте, она мой телохранитель… И, да — друг. Но не больше, заверяю вас. Девушки такого типажа
— А какие? Какие во вкусе?… Блондинки? Рыженькие? Я видел, что та рыженькая активистка со своими барышнями бесконечно на вас пялятся! А ещё эта немая студентка, как её… Светлана Штирц? Ей уже есть восемнадцать?
— Есть, — кивнул я. — Но заверяю вас, что все они меня данный момент не интересуют…
— Ах, в данный момент!…
Нет, конечно, она больше отыгрывала ревность, чем действительно ревновала. Но флирт сработал хорошо, и к двери её крохотного номера я прибыл в полной боеготовности, через пару секунд припечатав её к кровати так, что у кого-то из нас хрустнули позвонки. Уж не знаю, как в тот раз не сломалась кровать, но в стенку нам вполне ожидаемо стучали, потому что скрыть происходящее уже было никакой возможности.
После мы снова допытывались друг у друга о разнообразных тайнах, и я снова спросил про её план. Ведь он точно у неё был! Точно была какая-то загадка, я прямо-таки чувствовал!
— Всему своё время, — сказала она и коснулась кончика моего носа.
— Тогда скажи хотя бы, кто у тебя там в клетке за шторкой ворчит?
Она вскочила с кровати, как была, в костюме евы, отдёрнула шторку в прихожей. Зверь прищурился от света, заворчал.
— А… это Анатолэ, исполинский великолепный тупай. Мне подарили тут… на прошлом рейсе. На удачу. Приходится теперь возить на всякие рейсы. Я пытаюсь использовать его в постановках, но почему-то многим он не нравится. Хочешь — забирай! Продам всего за полмиллиона!
— Анатолий-Нанотолий, — усмехнулся я. — Стоп, чего?! Полмиллиона?!
— Ага. Зверушка редкая и недешёвая. Содержать сложно… И очень полезная, как говорят, вот только я все его тайны не разгадала.
Она развернулась ко мне, и процесс плавно перешёл во второй акт — прямо на полу прихожей. Я попытался прямо в процессе задвинуть шторку, чтобы не смущать зверька, но Омелия остановила мою руку.
— Нет. Я хочу, чтобы он смотрел…
Вот же извращенка!
Что было после?
Я расплатился с официантом, который помог нам. Торжественно вручил Надежде Крестовоздвиженской пачку купюр, сообщив, что это добровольное пожертвование в фонд борьбы с пьянством в колониях.
— Мерси, — немного холодно, но с достоинством отвечала активистка. — Будем рады видеть вас на наших лекциях. Вам это… не помешает!
В первую неделю мы обогнули Данию и вышли вместе с двумя здоровенными сухогрузами в беспокойный Ла-Манш под конвоем ракетного катера. Я штудировал библиотеку, учил французский и испанский. Ангелина сдружилась со Светланой и тоже учила еe языкам. Английский здесь был не сильно популярен, на нём разговаривали только несколько стран-изгоев, осколков побеждённой
Пару раз гудела сирена — один раз из-за прорыва трёх крупных элементалей над палубой, один раз — когда ракетный катер в ночи разразился залпами из орудий и стрёкотом крупнокалиберных пулемётов. И в том, и в другом случае — ничего не последовало.
«Португальские корсары», — сказал кто-то потом.
Мы плыли дальше, я периодически поигрывал в карты. Наш порочный роман с Омелией продолжался — каждый вечер, либо через день. Я сделал первые попытки сдружиться с Нанотолием — если всё происходило на различных поверхностях в номере у Омелии, то после я приносил заготовленный фрукт и тайком кормил отощавшего зверька.
Не хватало мне вот чего-то такое. Ухаживать за чем-то мелким — как-никак, ещё недавно в своей памяти я нянчился с внуками и младшими детьми.
Замойский всё так же продолжал на меня огрызаться, но недовольство после того конфликта постепенно сходило на нет.
Зато с парой господ из покерного клуба вскоре вполне сдружился — с тем усатым пожилым господином и весёлым финном Тапани, сыном владельца сыроварни.
От него я узнал, а точнее, освежил в памяти тонкости юридического права. Как открывать своё дело в колонии, какие налоги, и прочее. Обсуждали бизнесы, строили модели — в общем, я ненадолго погрузился в свою стихию.
— Как хор-рошо, как хор-рошо встретить единомышленника! — то и дело говорил он.
А к Ангелине и Рустаму я вообще быстро привык и уже спустя неделю ощущал чем-то вроде новой семьи. Рустам заносил в кассу щедрые чаевые, которые я решил откладывать на покупку машины для него — обещал же! Ангелина же на пятый день пути замаялась бездельем, обзавидовалась Рустаму, приносящему деньги в «общак». В итоге заявилась к помощнику капитана и придумала себе подработку — выбила себе аренду комнаты на шесть часов в неделю и открыла там секцию по самообороне для девушек.
И однажды как-то очень надолго задержалась она после этой секции — хотя пройти надо было всего ничего — по верхнему залу, по палубе до лифта и таким же образом до нас.
— Что-то тут нечистое, — первым забил тревогу Рустам, когда на часах было уже полпервого ночи.
И примерно в это же время начался шторм и весьма приличная качка.
Я понял, что надо идти искать Ангелину.
Мы шатались вдвоём в полутьме, под проливным дождём по обезлюдившей палубе, ненадолго разделились, но вскоре Рустам окликнул меня.
— Сюда!
С другого конца уже слышались приглушённые крики. С трудом преодолевая качку, я добрался снова в то укромное место между спасательными шлюпками, где мы переодевались во время ревизора. Там было цепное ограждение, а за ним — совсем невысокий бортик. И защитная сетка, идущая вдоль бортов, именно здесь прерывалась.
А у бортика сидели двое — Ангелина и мой приятель Тапани.
Последний был неуклюже замотан в цепочку, сорванную с парапета, а во рту был кляп из чулка Ангелины. Он отчаянно брыкался и извивался, и наша спутница его еле удерживала.