Дипломат

Олдридж Джеймс

Доктор Ака запоздал, и они молча сели за стол и так же молча поели овощей с пряностями, индийского кэрри и компота; подавал обед тот же Гассан.

– Ешь досыта, – сказал доктор Ака Мак-Грегору. – Ты ведь утром уезжаешь.

– Я еще не уверен в этом. – Мак-Грегору не хотелось пускаться в объяснения.

Доктор Ака, сложив руки на груди, наблюдал Мак-Грегора с терпеливой, откровенной, чисто персидской пытливостью. В этом не было ничего назойливого, он смотрел с отеческой заботой, и Мак-Грегор безропотно переносил взгляд старика.

– Ты хороший мальчик, – сказал доктор Ака. – Только тебя томит грусть.

– Почему грусть? – переспросил Мак-Грегор.

Доктор Ака поднял руки ладонями вверх.

– Потому что здесь всюду грусть, – сказал он. – Грусть всего нашего народа, извечная грусть. Ты видел своих старых друзей?

– Кое-кого, но большинство уехало.

– А кого ты успел повидать?

– Я видел Рэ и нашего старого друга Шабара из Педагогической школы.

– Так, так! Значит, ты чувствуешь себя дома! – доктор Ака высказал это, как совершенно новую мысль. Он, повидимому, забыл их разговор за завтраком.

– И с каждым днем все больше, – сказал Мак-Грегор.

– Вот это хорошо! Это меня радует. Надеюсь, ты благополучно съездишь. И когда вернешься, нам будет о чем поговорить. – Доктор Ака протянул Мак-Грегору свою тонкую, иссохшую руку. Мак-Грегор оценил деликатность, с которой старик внушал ему такие важные мысли.

– А теперь опять в постель, – сказал доктор Ака. – Я сплю по пятнадцати часов в сутки. Сама смерть мало что может прибавить к этому. Покойной ночи, мой мальчик. Счастливого пути!

Мак-Грегор смотрел, как доктор Ака осторожно поднимается по лестнице. Гассан шел за ним следом, ворча по-арабски, что такому старому человеку, как доктор – светилу биологии, – нельзя жить в верхнем этаже. Пора ему смириться и признать свою старость, вспомнить о своих хрустящих суставах и перебраться вниз. Доктор сердито возражал ему на каждой ступеньке, и Мак-Грегор отвернулся: ему тяжело было видеть крайнюю физическую слабость старого ученого. Потом Мак-Грегор снова взялся за книгу Денисона Росса и, читая ее, время от времени вставал посмотреть на Бехзада и другие миниатюры: так ему хотелось найти в себе отклик на это чудо искусства и красоты. Он совершенно забыл о Кэтрин Клайв, как вдруг Гассан распахнул дверь библиотеки, и на пороге показалась Кэтрин. Шубка на ней была расстегнута, и черный с золотом шарф свободно свисал с ее приглаженных волос, обрамляя холодные румяные щеки.

– Ну как, вы еще не раздумали поместить меня у себя? – спросила она.

– А я решил, что о вас позаботится Эссекс, – сказал он.- Входите, входите!

– У меня тут четыре больших чемодана, – кивнула она на дверь, когда он подошел поближе.

Гассан был еще здесь, и Мак-Грегор сказал ему по-арабски, что это госпожа Клайв и что она у них переночует, если найдется свободная комната.

– Как странно это звучит, – сказала Кэтрин, движением плеч сбрасывая шубку на руки Гассана. – Это что, по-персидски?

– Нет, – ответил Мак-Грегор. – Это плохой арабский.

– А разве он араб?

– Он из Кувейта. – Мак-Грегор ухватился за разговор о Гассане, чтобы скрыть свое изумление и ревнивые взгляды, которые он украдкой бросал на ее черное платье, тоже отделанное золотом. – Гассан был рабом, его купил еще отец доктора Ака, но теперь он член семьи. – Мак-Грегор провел Кэтрин в глубь комнаты. – Лет тридцать назад он едва не женился на одной родственнице доктора, но она умерла от тифа.

– Сколько же ему теперь лет?

– Под шестьдесят. Его купили пяти- или шестилетним ребенком.

– И он еще помнит арабский язык?

– Доктор не позволяет ему говорить ни на каком другом языке. Он хотел отправить Гассана обратно на родину, но Гассан съездил к своим и вернулся огорченный. Они показались ему грубыми и некультурными. Он бывало порол меня за то, что я ел зеленые персики.

– Ах, маленького Мак-Грегора пороли! – сказала она.

– Простите, я пойду распоряжусь насчет комнаты. – Мак-Грегор вышел. Гассан шепнул ему, что госпожа может переночевать в маленькой комнате рядом с его собственной, там все приготовлено. Пока Мак-Грегор перетаскивал чемоданы, Гассан подал Кэтрин кофе. Кэтрин оживленно говорила с ним по-английски, и старый араб приветливо улыбался, хоть ничего не понимал, успев давно позабыть и те несколько слов, которым его когда-то научили.

– Чудесный дом, – сказала Кэтрин, когда Мак-Грегор вернулся. – Вот не ожидала! – Она оглядела комнату.

– А что же вы ожидали?

– Право, не знаю.

Он сел напротив нее, убрав со стула свою книгу. Кэтрин взглянула на заглавие, отставила кофе и стала перелистывать страницы.

– Интересно, – сказала она. – Вот не подозревала, что вы разбираетесь в искусстве.

– А я и не разбираюсь, – ответил он. – Особенно в персидском искусстве.

– Это утешительно, – сказала Кэтрин. – И я тоже. – Она вела себя примерно: чинно сидела на краешке стула, скромно подобрав ноги.

– Я несколько поздно спохватился, – сказал Мак-Грегор. – Невежество в вопросах искусства до сих пор меня не огорчало.

– Надо же когда-нибудь начать, – ответила она. – Я сама охотно взяла бы у вас эту книгу, если вы позволите. Я не выношу, когда не знаю того, что мне следовало бы знать. – Затем она стала стыдить его за то, что он не посещал картинных галерей Москвы и Лондона и даже Каира, где ему следовало заинтересоваться хотя бы древнеегипетскими реликвиями. Она делала это не слишком всерьез, но упреки ее били прямо в цель. Мак-Грегор и сам сознавал свое невежество и считал его непростительным. Видя, что он не отвечает на ее поддразнивание, она переменила тему разговора.

– А где же ваш доктор Ака?

– Ушел спать.

– Пожалуй, и мне тоже пора, – сказала она. – Завтра нужно очень рано встать, а днем едва ли удастся выспаться.

– Вот как? – Он уже знал, что последует дальше.

– Вы спросили совсем, как Эссекс, – сказала она.

– Для чего вам завтра так рано вставать?

– Мне надо утром уложить свои вещи, а я слишком устала, чтобы заниматься этим сейчас. Скажите, мне можно будет ходить в лыжных штанах и ботинках или это нарушит общий стиль экспедиции?