Дипломат
Шрифт:
Амир-заде не мог больше сдерживаться; он ударил свою лошадь каблуками так, что она понеслась вперед неистовым карьером, вздымая снежный вихрь на пути, и полы его полосатого бурнуса хлопали по ветру, точно крылья вспугнутой птицы. Видно было, как он промчался через ущелье и поскакал по склону другой, соседней горы. Потом он скрылся из глаз и показался снова уже далеко, среди передового отряда всадников.
– Да, – сказал Гордиан Мак-Грегору все тем же мрачно насмешливым тоном, – если бы не ра-ис Салим, Амир-заде уже давно покончил бы с вами.
Мак-Грегор ему поверил. Он уже понял, что дело здесь не только в споре о судьбе троих англичан. К этому примешался другой, более глубокий и жгучий спор между Амир-заде и Гордианом – политический спор о судьбах племени мукри. При таких обстоятельствах единственная надежда была на Салима, а Салим не принимал ни ту, ни другую сторону. Мак-Грегора мелькнула было мысль предупредить Эссекса о создавшемся положении, но тут же он решил, что лучше, если Кэтрин и Эссекс ничего не будут знать.
Он отстал, чтобы присоединиться к своим, и мысленно утешал себя надеждой, что Салим не так уж безучастен, как может показаться, со стороны.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Когда впереди зачернели высокие башни городских ворот Тахт-и-Сулеймана, все трое были уже до того утомлены и разбиты, что судорожно цеплялись за свои седла, из страха свалиться под ноги лошадям. В быстро густевшем сумраке ночи Тахт-и-Сулейман показался усталым глазам Мак-Грегора чем-то вроде горного становища, прилепившегося к подножию высокой скалы, которая служила защитой от ветров и снежных вьюг. Они ехали мимо черных глинобитных хижин и палаток из козьих шкур под радостные крики женщин, собачий лай, блеяние овец и коз, и ко всему этому еще примешивались окрики всадников Салима, расчищавших путь в толпе.
В Мак-Грегор слишком устал, чтобы вслушиваться в возгласы и шутки, но из того, что все же дошло до его сознания, нетрудно было заключить, что Амир-заде опередил их и успел позаботиться о том, чтобы английских гостей Салима встретили градом насмешек. Однако те же насмешники-курды помогли Мак-Грегору слезть с загнанного коня, и они же помогли спешиться Кэтрин и безмолвному Эссексу. У Эссекса все суставы словно одеревенели, и он с трудом устоял на земле. Идти он совсем не мог, и ему пришлось, подчинившись необходимости, принять чью-то помощь, чтобы добраться до хижины, на пороге которой уже стоял Салим, отдавая распоряжения своим людям. Кэтрин и Мак-Грегор кое-как дошли сами, но, совершив этот подвиг, чувствовали себя немногим лучше Эссекса.
Внутренность хижины состояла из одной довольно просторной комнаты, половина которой была выстлана войлоком. Под потолком висела американская керосиновая лампа отбрасывавшая неширокий круг резкого белого света. В углу горела керосинка, из которой шла струя теплого воздуха. После леденящего холода горной ночи это было чудесное живительное тепло, и путники тотчас же к нему потянулись. Казалось, эти три человека вступили между собой в молчаливое состязание: кто дольше устоит против соблазна броситься на один из грубо сколоченных топчанов, стоявших у стены. Кэтрин вышла из игры первой; с глубоким вздохом изнеможения она повалилась на ближайший топчан. Эссекс и Мак-Грегор продолжали, стоя, греться у керосинки; оба безмолвствовали, делая отчаянные усилия, чтобы удержаться на ногах. Младший уступал старшему в выдержке, но физических сил у него было больше, и Эссекс принужден был сдаться.
– Чорт возьми, я больше не могу, – прохрипел он и рухнул на топчан.
Мак-Грегор – это была чистейшая бравада с его стороны – решил еще продлить испытание и заявил, что пойдет взглянуть на лошадей.
– Вы есть не хотите? – спросил он Кэтрин.
– Нет. Оставьте меня в покое.
– А я голоден, – сообщил Мак-Грегор.
– Никогда в жизни не чувствовала себя такой разбитой, – простонала Кэтрин. – Кажется, все бы отдала за горячую ванну. Я вся пропахла конским потом.
– Я достану ваш мешок, и вы сможете умыться.
– Нет, нет. Уходите, оставьте меня в покое.
Мак-Грегору хотелось найти какой-нибудь способ досадить им обоим, но он ничего лучшего не придумал, как только выполнить свое хвастливое обещание, и нетвердыми шагами вышел на улицу, где курдские женщины и дети, крикливо перебраниваясь, уже расседлывали лошадей. Люди из отряда сказали Мак-Грегору, что вьючные лошади доберутся до селения только к утру, и Мак-Грегор, убедясь к своему немалому облегчению, что об их лошадях уже позаботились, вернулся в хижину.
В комнате он нашел Пирузу; она хлопотала над Кэтрин,| укутывая ее теплым одеялом.
– Золотые ушки, – сказал ей Мак-Грегор, – ханум проголодалась.
Этого было достаточно, чтобы Пируза умчалась за едой.
– Неужели и она весь день скакала верхом? – простонала Кэтрин.
– Вероятно. Как же иначе?
– Этот чертенок, наверно, резиновый, и вы тоже. Ложитесь, ради бога, и приверните эту проклятую лампу.
Мак-Грегор загасил лампу и ощупью, спотыкаясь, добрался до крайнего топчана. Он было начал стаскивать сапоги, но повалился на подушку, так и не сняв их. Он уже спал, когда в хижину вернулась Пируза. Она принесла в миске хлеба и сыра и поставила все это под топчан Кэтрин. Проснулся Мак-Грегор уже при дневном свете оттого, что Кэтрин трясла его за плечо.
– Проснитесь! – говорила она. – Да проснитесь же.
– Что вы делаете? – сонно запротестовал он.
– Стараюсь вас разбудить, – сказала она. – Какой-то человек был тут и стоял над вашей постелью. К Мак-Грегор не выказал ни малейшего интереса.
– По-моему, тот самый, что ударил тогда вашу лошадь винтовкой, – продолжала Кэтрин. – Сейчас он, видимо, обдумывал, не свернуть ли вам шею.
Мак-Грегор, кряхтя, сел. – Что ж, это, пожалуй, имело бы свои преимущества. Гарантировало бы от возможности еще одной подобной поездки. Как ваше самочувствие?
– Все тело болит, – сказала она потягиваясь.
– И грязная же вы! – заметил он.
– Я хочу есть.
Мак-Грегор указал на миску с хлебом и сыром, выглядывавшую из-под ее топчана. С трудом сгибая колени, он наклонился, достал миску и поставил ее на постель. При этом он увидел свои перепачканные руки и виновато посмотрел на Кэтрин. Но она в ответ выставила свои, тоже черные от поводьев. Мак-Грегор оглянулся посмотреть, проснулся ли Эссекс. Посол мирно спал на боку, зарывшись щекой в подушку и раскрыв рот.