Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди
Шрифт:
Поверенный в делах Владимир Михайлович Соболев человеком был крутым и до нецензурной лексики охочим. Он подходил к советским дипломатам и тихо говорил:
— Улыбайтесь, как будто ничего не поняли.
И сопровождал пожелание соответствующей лексикой.
Мы невинно улыбались.
Дежурного коменданта, который нашел эту песню и потом оправдывался, что ничего не знал — «просто мелодия понравилась», Соболев вызвал к себе на следующий день. Он молчал минут пять, потом произнес только одно слово: «Мудак!». И на этом все закончилось. Никаких санкций к коменданту
Крутой и матерщинник, человеком Соболев был очень добрым.
Мне часто в жизни приходилось встречаться с такими, и, как правило, они оказывались людьми очень добрыми и порядочными. А вот вежливые и изысканно изъясняющиеся слишком уж часто оказывались подлецами.
Через пару месяцев в Алжир приехал новый посол — Сергей Сергеевич Грузинов. Его я знал еще с Фрунзенского района Москвы, он там был секретарем райкома партии, а я — секретарем райкома комсомола.
Человеком он был предусмотрительным и перед ноябрьским приемом заставил культурного атташе прослушать всю музыку, которая будет звучать во время приема.
— Тебя срочно вызывает посол.
Утром 31 декабря 1970 года Грузинов получил с командиром корабля «Аэрофлота» пакет, а на нем гриф «совершенно секретно». Внутри оказалось письмо для президента Алжира полковника Х. Бумедьена и указание: «Вручить письмо 31 декабря».
Посол вскрыл письмо. Там был листок с гербом СССР и поздравление с Новым годом, подписанное Брежневым. И все.
— Поедешь ты, — распорядился посол. — У тебя хорошие отношения с личным секретарем президента майором Алахумом.
Я явился в штаб-квартиру армии, где располагался кабинет грозного диктатора, позвонил из проходной, меня пропустили, и через пять минут я оказался в приемной Бумедьена. Вскоре появился майор А. Алахум.
— У меня пакет для президента Бумедьена от президента Брежнева с указанием вручить сегодня.
Я хотел передать ему письмо, но он быстро вышел. А через пару минут появился… сам Бумедьен.
Я молча вручил письмо. Хотел уйти, но Бумедьен знаком попросил остаться. Прочел письмо, потом посмотрел на меня с явным удивлением. Мой ответный взгляд должен был означать: «Я тут ни при чем». Бумедьен вежливо попрощался и вышел.
Появился Алахум:
— Президент спрашивает: «Это намек на что-нибудь или просто глупость?».
С ним у меня действительно были хорошие отношения.
— Глупость, — ответил я.
На том и расстались.
Как только мы с женой приехали в Алжир, сразу же начались трудности с жильем. Квартиру дипломаты должны были снимать за свои деньги; в конце шестидесятых жилье резко подорожало, и чтобы снять мало-мальски приличную квартиру, нужно было выложить почти половину зарплаты. Посольство пыталось убедить Москву выделить для найма жилья специальный фонд, но безрезультатно.
В декабре 1970 года в Алжир на два дня прилетел заведующий отделом загранкадров ЦК КПСС А. С. Панюшкин, и посол решил познакомить его с условиями, в которых живут дипломаты. Он отказывался, но, когда ему предложили посетить дом, где, кроме прочих, жил сын его давнего друга Валера Егошкин, согласился.
Сначала его повели в комнату, где обосновался дежурный комендант, фамилию которого я не помню. Помню только, что звали его Леша и что с него можно было писать пролетария времен горьковской «Матери»: белокурый чуб и широкие скулы. При нем была его жена Тоня, особа вульгарная и крикливая. В то время Леша болел, у него была высокая температура, и, когда Панюшкин зашел к ним в комнату, Тоня, наложившая по случаю визита начальника макияж, достойный обитателей купринской ямы, начала причитать:
— Ой, начальник, схороню я здесь мово Лешеньку, до Москвы не довезу. Только телом своим и согреваю.
Эстет и сноб, бывший долгое время послом в Штатах, Панюшкин таких сцен никогда не видел и потребовал, чтобы ему поскорее показали комнату Валеры.
А Валера гостя ждал с утра и, чтобы в помещении было похолоднее, не топил. Потом не выдержал и зажег-таки маленькую печку. Услышав, что Панюшкин уже в доме, он начал печку тушить, да неудачно, задвинул не ту заслонку, и дым повалил в комнату.
Когда Панюшкин зашел в комнату, она была наполнена черным дымом.
— Так теплее, — объяснил Валера, — отапливаюсь по-черному.
Панюшкин ворвался в кабинет посла и стал кричать:
— Что у вас происходит! После Октябрьской революции ни в одной деревне не осталось курных изб, а у вас… Я это так не оставлю.
И не оставил.
Через две недели нам пришло распоряжение, согласно которому центр оплачивал все жилье по установленным нормативам.
Раз в год советских дипломатов приглашали в посольство Северной Кореи на вечер корейско-советской дружбы. Для нас это было чем-то вроде ритуального мероприятия.
Мы приезжали в корейское посольство, где сначала нас ожидал коктейль. Подавали пирожки с мясом (каждый раз улыбающиеся корейцы «на ушко» сообщали нам, что мясо в пирожках самое что ни на есть говяжье, а не домашних животных, как, считается, принято в Корее) и обильное количество женьшеневой водки.
После коктейля нас отправляли в кинозал. Фильмов в посольстве было всего два: о параде, посвященном национальному празднику, и о жизни клоуна. Их показывали по очереди: один год показывали про парад, следующий — про клоуна. Фильм о параде мы любили больше: он длился «всего» два с половиной часа, в то время как судьба клоуна решалась за три с четвертью.
В 1973 году мы отправились на очередной прием в корейское посольство. Но там нас ожидало горькое разочарование: не было не только женьшеневой водки, но и никаких других спиртных напитков.
После скудного стола нас пригласили в просмотровый зал, и на экране появился мальчик, которому через три часа суждено было стать великим клоуном. Рядом со мной сел третий секретарь посольства Валя Чудаков. Поелозив на стуле минут десять, он поднялся и вышел, а когда вернулся минут через пять, от него явно пахло спиртным. Он прошептал: