Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди
Шрифт:
Этого мне посол не рассказывал. Володя продолжал:
— И наш посол пообещал ему.
— Это крупная глупость, — сказал я. (В то время престарелый Брежнев отказывался принимать с официальным визитом даже глав крупных государств.)
— Верно, — подтвердил кубинец. — Наши разведчики это знают.
— Но это не главное, — продолжал Володя. — Сегодня президент подписал все договора. Завтра он вызовет нашего «Петрушку» и потребует официального визита в Москву.
Кубинец подтвердил.
— Будет скандал, — предположил резидент.
— И
На следующий день президент действительно пригласил посла. Тот, вернувшись, сказал мне, что речь шла о поставках советского вооружения.
— Можно, я вместо вас поеду в Яунде, — вежливо попросил он.
Отвозить и привозить дипломатическую почту мы ездили парами: один раз — я и Володя Кулаков, следующий раз — посол и Володя Черняков. Сейчас была моя очередь. Я, разумеется, согласился.
Вернулся он веселым:
— Теперь я могу вам рассказать, в какое я попал тяжелое положение и как из него вышел.
А вышел он так. Он попросил пригласить президента в СССР на «отдых и лечение». Такое практиковалось часто.
— И что дальше? — спросил я.
— Он приедет в Москву, попросит встречи в Брежневым. Ему скажут, что Брежнев болен, и он успокоится.
Через месяц мы получили телеграмму: «Президент Сан-Томе может прибыть на отдых и лечение».
И президент поехал, будучи уверенным, что едет с официальным визитом. Готовились бумаги, писались справки.
Вот что мне потом рассказал заведующий Вторым африканским отделом Вениамин Лихачев, который вместе с первым заместителем заведующего Международным отделом ЦК КПСС Кареном Брутенцем встречал президента в аэропорту:
— Когда мы поняли, что посол обещал официальный визит, Карен мне сказал: «Если кто-нибудь про это узнает, мы с тобой сами загремим в это Сан-Томе. Делаем вид, что ничего не понимаем».
Так и сделали. Президента отправили в Крым. Он каждый день спрашивал, когда его примет Брежнев, ему отвечали: «Он плохо себя чувствует».
По возвращении в Сан-Томе президент разорвал все договоры.
Через несколько недель уехал я, а еще через пару месяцев посла отправили на пенсию. Договоры не восстановили.
Я окончательно улетал из Сан-Томе. Я уже готовился идти на посадку, как меня предупредили: приехал министр иностранных дел.
— Я хочу сделать вам на прощание подарок, — министр протянул мне маленький мешочек.
В самолете я открыл мешочек. Там оказались зеленые кофейные зерна.
На Сан-Томе мы привыкли к кофе высочайшего качества. И не только к кофе. Местная кока-кола делалась из настоящих орехов кола и местной родниковой воды; она была совершенно не похожа на ту, что продается в бутылках.
В Москве Лариса обжарила зеленые зерна, и ни с чем не сравнимый запах кофе наполнил квартиру.
Я знал, что пить кофе, приготовленный из обожженных зеленых зерен, надо осторожно, он не прошел выжимку кофеина. В Алжире в ночных клубах подавали кофе без кофеиновой выжимки. Однажды мы с другом выпили две больших чашки такого кофе в клубе, который утром работал как кафе. После этого мы долго приходили в себя: пульс доходил до двухсот ударов в минуту. Такой же случай произошел с Ларисой и с женой Саши Авдеева Галиной. Они выпили по чашке такого кофе.
— У него какой-то горький привкус, — говорили они.
Кофе, который мы приготовили из подаренных министром зерен, тоже имел горьковатый привкус.
Через месяц к нам пришли знакомые:
— У вас в квартире пахнет кофе.
Слабый запах кофе оставался в квартире в течение почти двух месяцев.
8. Как меня позвала труба
8.1. Армия есть армия
В далеком 1953 году я был зачислен слушателем на первый курс Военной академии химической защиты, уж не обессудьте, имени К. Е. Ворошилова. Какое отношение имел Ворошилов к военной химии, никто не знал.
Примерным поведением в армии я не отличался. За драку с милиционером отсидел пять суток на гауптвахте. За побег из госпиталя через крышу на глазах у изумленной публики получил еще пять суток, правда, условно.
На гауптвахту я попал вместе с моим товарищем Львом Джиндояном, которого за сутулость и черные волосы прозвали Хомичем.
Первые два дня нас возили на работы. С самого утра мы со Львом и еще человек десять арестованных грузили какие-то ящики и мешки. Потом объявлялся перерыв на обед. Конвоиры доставали сухой паек, и откуда-то набегали сердобольные тетеньки. Они спрашивали у конвоиров, можно ли принести бедненьким арестованным что-нибудь перекусить. Те, естественно, разрешали, но с условием, что накормят и их. Появлялась еда: котлеты, колбаса и, Россия есть Россия, выпивка. После обеда ложились спать — мы и конвоиры вместе. Проснувшись, опять принимались за работу. Отношения с конвоирами были самые сердечные: свои ребята. Пару раз мы заезжали на водоем и все шли купаться. А так как я отказывался залезать в воду: больно была грязная, то оставался в грузовике стеречь автоматы конвоиров.
Утренняя поверка на гауптвахте происходила следующим образом: дежурный сержант держал в руках список, где были указаны фамилия арестованного и его инициалы. Он называл фамилию, а арестованный должен был сказать свои имя и отчество полностью. На третий день дежурный произнес мою трудную фамилию как «Агронин», на что я отозвался:
— Остап Сысоевич, — что совпадало с написанными у него инициалами.
— Хохол? — спросил он.
— Так точно.