Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди
Шрифт:
На следующий день Гладышев сделал то же самое в коридоре на этаже, где жили офицеры. «Подъем!» Первый же офицер берет табуретку со стаканом и относит в сторону.
— Это и есть «логика жизни», — объяснил мне потом Гладышев.
При поступлении в академию все медалисты проходили собеседование. Задавали вопросы по химии, математике, а один дотошный дядя спрашивал фамилию, имя-отчество, просил написать на доске: «Работа, скажем, Петрова Анатолия Николаевича» —
— Где корень, где суффикс, где окончание в слове «Николаевича»?
Некоторые путались. Настала очередь Маиса Шахгельдиева.
— Имя, отчество, фамилия? — спросил дотошный дядя.
— Шахгельдиев Маис Али Гасан Саид Махмуд Сулейман…
— Достаточно, — оборвал его дядя. — Садитесь.
Начальником политотдела у нас был полковник Азимов.
Однажды он за что-то ругал Маиса Шахгельдиева и в конце беседы назидательно изрек:
— Товарищ Шахгельдиев, вы идете неправильным путем.
На что Маис ответил:
— Партия учит, что у нас все пути ведут к коммунизму.
После чего полковник задумался, а потом сказал:
— Но у некоторых этот путь не прямой, а через гауптвахту.
Однажды майор Захаров, сотрудник политотдела, ответственный за комсомол, проводил душеспасительную беседу с Маисом Шахгельдиевым, вернувшимся из гауптвахты:
— Ну и как мы дошли до такой жизни?!
Тот ответил:
— Про вас, товарищ майор, ничего не могу сказать. А я ни до какой жизни, кроме как честной жизни советского военнослужащего, не дошел. Правда, через гауптвахту.
Однажды я решил отпустить усы. Они почему-то получились у меня рыжими.
— Сбрить! — приказал командир курса капитан Манасуев.
— Разрешите жаловаться по команде.
— Не разрешаю.
Если не разрешают жаловаться по команде, оставался один выход: политотдел.
И я направился к полковнику Азимову.
В то время — сейчас в это трудно поверить — партийный руководитель обязан был принять посетителя в тот же день, когда тот к нему обратился. Хоть поздним вечером, но принять.
Мне повезло: полковник принял меня днем. Проблему свою я представил как «унижение национального достоинства».
Услышав подобное, полковник обрадовался: подобных дел (о, далекое время!) у него никогда не было. Я объяснил, что уставы разрешают носить усы лицам кавказской национальности.
— Но они у тебя не очень кавказские, — пошутил полковник.
А я обиделся:
— Вот и вы унижаете мое национальное достоинство.
Он замахал руками:
— Что ты! Что ты! Носи.
Через несколько часов Манасуев мне сообщил:
— Вышло распоряжение. Можешь носить усы.
На следующий день я их сбрил.
Однажды мы выскочили из общежития и забыли разбудить Маиса Шахгельдиева. Он опоздал на занятия.
— Я вам отомщу, — пригрозил он. — Всем.
И обещание сдержал. Когда он дежурил по общежитию, закричал посреди ночи:
— До подъема осталось четыре часа двадцать пять минут.
Сначала в него собирались кидать сапоги, но потом поняли: он прав, а мы виноваты.
И потом:
— До подъема осталось два часа сорок пять минут.
Приходилось терпеть.
К коменданту общежития, где жили иногородние слушатели и куда нас заселяли после очередного приказа о расселении по казармам, приехал из деревни отец и умер. Привезли гроб, поставили во дворике общежития. Вечером мои коллеги со старшего курса вынесли гроб на улицу и со скорбным видом продефилировали возле трамвайной остановки. Потом оставили гроб у входа в общежитие. А наутро у гроба не оказалось крышки, кто-то украл ее, скорее всего, на дрова.
Нужно было срочно покупать крышку. Скинулись, бросили жребий, кому ехать в похоронное бюро. Выпало мне и слушателю А. Гольдину. В похоронном бюро грустный дядя нам сказал, что он работает здесь уже тридцать пять лет, но никогда еще крышек без гробов не продавал, и предложил купить крышку вместе с гробом. Пришлось покупать и гроб. Двоим дотащить тяжелейший гроб до общежития было трудно, а денег на машину у нас не было. Мы вызвали из общежития четырех ребят и промаршировали через пол-Москвы с гробом на вытянутых руках. Останавливались трамваи, склоняли голову прохожие.
— Вы все пойдете на гауптвахту, — метал громы и молнии генерал.
Но вся прелесть армии заключается в мудром правиле: все, что не запрещено уставом, можно. А ни в одном уставе запрещения носить пустые гробы на вытянутых руках нет.
Молодая особа решительно подошла к полковнику и влепила ему пощечину. Строй замер.
Я ее узнал: местная, с ней встречался мой товарищ Лева Джиндоян. Мы всем курсом приехали на практику в Дзержинск, посещали химические заводы, время проводили с местными девчонками.
Девица спокойно удалилась. Полковник сначала замер, потом скомандовал:
— Вольно. Разойдись.
Мы разошлись. Ко Льву не подходили, делали вид, что девицу не узнали.
К удивлению, никакого дознания не проводилось. Дело замяли. Позже я спросил у Льва, в чем дело. Он развел руками:
— Сам не помню, что наболтал спьяну. Честное слово.
Я ему поверил.
Потом как-то при разговоре с генералом, уже в Москве, вспомнили эту историю. Кто-то сказал:
— Раньше офицеры из-за пощечины от женщины при строе стрелялись.