Дипломаты
Шрифт:
Степан Степанович вызвался показать Петру книги, и они отправились к новому знакомому Белодеда. Дорога шла вдоль кручи, то поднимаясь, то опускаясь, и Королев часто останавливался, чтобы перевести дух – мучила жестокая одышка. Жил Королев в собственном кирпичном доме. Позади дома стоял обитый жестью сарай с курами. Степан Степанович не держал ни плохих книг, ни плохих кур. В библиотеке было много старых книг на древнеславянском – непостижимо, каким чудом они попали сюда. Вооружившись лупой, Королев близоруко склонялся над раскрытой страницей, рассматривая ее, как ладонь, из которой следует извлечь занозу. Хозяин упросил Петра остаться на обед и весьма церемонно представил жену – женщину краснощекую и деятельную. Она была одета в ярко-белое накрахмаленное платье, которое шумело, когда она двигалась
К двум часам стол был накрыт, но хозяева не спешили, поджидая кого-то. Наконец подкатила линейка, и в дом вошел седоусый господин с большим кожаным портфелем. Он извлек из портфеля конверт и молча положил на тумбочку, стоящую у окна, затем дождался, когда хозяйка вынесет полотенце, умылся, не торопясь поцеловал руку хозяйке, ткнул синие губы в макушки сына и дочери, которые ждали этого, как благословения, подал холодную руку гостю и хозяину, сел за стол. Королев, с любопытством наблюдавший за тем, какое впечатление произведет гость на Петра, шепнул Белодеду: «Кассир… привез жалованье. Имею честь принимать дважды в месяц».
Новая книга, купленная у букинистов, давала более чем достаточное основание, чтобы Петр появился у Королева, а Королев у Белодеда, при этом ни вечер, ни даже ночь не были препятствием. Единственно, чего опасался Петр, не попасть бы к Королеву тридцатого или пятнадцатого. Не очень хотелось встречаться с кассиром. Сейчас Петр даже не может объяснить почему. Но однажды это все-таки произошло. Кассир был не одни. Рядом с ним оказался молодой человек с тростью, украшенной монограммой. На нем был безупречно сшитый костюм в крупную клетку. Петру показалось, что появление господина с тростью явилось и для Королева неожиданностью. Когда Петр собрался уходить. Королев не пытался его отговаривать. «Коли беден, поведешь дружбу и со свиньей…» – молвил он, провожая Петра к калитке, и так рубанул ручищей, что куры, сидящие у будки, бросились врассыпную. Он говорил о человекё в клетчатом костюме.
Неизвестно, чем бы кончилась дружба с Королевым, если бы однажды Петр не получил письма, написанного круглым и твердым почерком. Петр до сих пор не знает, кто его написал, но уверен: он был Белодеду другом. «Королев больше, чем вы думаете, больше и опаснее. На его совести Седой и Арсеналец, да только ли они?» Человека, названного в письме Арсенальцем. Петр видел в редакции «Черноморского вестника» – он прибыл из Киева с двумя чемоданами взрывчатки и был схвачен. Седым звали юного друга Петра, дважды ходившего на весельной лодке в Болгарию и убитого в порту… Вновь и вновь Петр пытался воссоздать в памяти все, что знает о Королеве. Все казалось подозрительным, и в то же время не было причин для подозрений. Петр оставил старую квартиру и переехал в противоположный конец Одессы. Уму непостижимо, как узнал новый адрес Белодеда Королев. «Вот какую птаху я раздобыл», – как обычно, с придыханием произнес он, появившись у Петра и протягивая толстый том Дмитрия Кантемира, изданный в молдавском монастыре.
В тот же день Петр перебрался в Новую Одессу, а неделей позже увидел на степной дороге человека с тростью. В этот раз человек был без трости, да и вместо костюма в клетку на нем была голубая форменная шинель. Вслед за этим соседи сообщили Петру, что накануне был в Новой Одессе человек и интересовался Петром. «В руках у него была книга?» – спросил Петр. «Книга». – «Одни был?» – «Один». Значит. Королев шел по следу Петра, увлеченный погоней, забыв об осторожности.
Петр не пошел домой, остался у товарища, чья мазанка стояла на краю села. Всю ночь они просидели с другом в зарослях подсолнуха у дороги, ожидая полицейских. Полицейские явились в третьем часу. Их было двое, Королев третий. Видно, где-то далеко за селом они оставили линейку я направились в село пешком. Они прошли в двух шагах от Петра, а Королев ближе остальные Петр слышал его дыхание. Пожалуй, протянутой рукой не достанешь, но будь в руке кинжал, как в тот раз у Степняка, не мудрено достать. Там же, в полутьме придорожного подсолнуха, Петр сказал себе, что убьет Королева. Вот и сейчас он помнит, как посветлело на душе, когда сказал себе это. Он не думал в ту минуту ни о женщине в крахмальном шитье, ни о мальчике и девочке, которые подносили головы к губам кассира, точно просили
Петр зашагал к Королеву. Чем ближе был Королев, тем запах становился сильнее, сладковато-удушливый. маслянистый. Петр подумал: Королев слышит его шаги, но не может справиться с разбушевавшимся сердцем. А потом прошла вечность, прежде чем Петр врубил нож в тело и Королев осел, цепляясь за изгородь, – казалось, минуты сочтены, но он все еще не мог унять одышку.
Петр спускался к морю. Его знобило, и руки пахли рыбой. Не было запаха противней. Петр добрался до воды и, опустившись на колени, стал мыть руки, драя их песком и галькой, но запах рыбы точно врос в ножу. Петру чудился этот запах в воде, в песне и гальке, в самом воздухе, он был неистребим, этот запах, как неистребим, наверно, был Королев, – да убил ли Петр его там, в призрачной тьме города, у изгороди?
Той же ночью Белодед покинул Одессу.
13
Вакула слышать не хотел о Петре. Однако следил за ним ревниво: как было известно Вакуле, брат обосновался где-то в Шотландии, не то в Абердине, не то в Глазго, служил на корабле, много плавал. Говорят, даже тайно бывал в России, и не раз. При мысли об этом холодный ветер забирался Вакуле за пазуху: «Где-то бродит брат под окном, точит кривой нож…»
Хозяин дома, в котором жил в Глазго Петр, привез жену из Сицилии, когда еще был боцманом. С тех пор прошло лет шесть, и боцман стал владельцем доходного дома. Он ходил по коридорам и верандам обширного жилища, как по палубе корабля, и только покрикивал; дом, как корабль, блистал чистотой.
Петр возвращался из плавания, и ему приятно было видеть молодую сицилианку с горячими глазами, стоящую у окна в цветастом нездешнем платке. Иногда она раскрывала окно и кричала, взмахивая руками, точно крыльями:
– О, рус… красиво!
И он бросал ей подарок:
– Стелла, лови…
Она протягивала руки, но сверток летел через голову и падал за спиной.
Если хозяин оказывался тут же, он наблюдал за всем этим без улыбки.
Именно в такую минуту Петра увидела Кира. Сверток не долетел до окна, молодая женщина вытянула длинные руки, и сверток лег в раскрытые ладони. Все, кто наблюдал за этим – был июльский вечер, горячий и душный, – захлопали в ладоши, а Кира вскрикнула:
– Браво… ах, как хорошо!
Он оглянулся: длинноногая девушка, почти подросток, стояла рядом и смотрела на него смеющимися глазами. Петр улыбнулся:
– Вы русская?
– Русская.
– Не Клавдиева?
Петр слыхал, и не раз: за углом в особняке с мраморным крыльцом живет русский историк Клавдиев, тот самый, кого мятежная судьба сына заставила переселиться в Англию еще в конце прошлого века. В семье Клавдиевых пятеро: сам Клавдиев, его жена, невестка с сыном и дочерью.
Ей было приятно идти с ним, большим и веселым, – она все смотрела на него и улыбалась.
– Нет, нет, книги я понесу сама, а бабушку я вам покажу так…
А он смотрел на нее и думал: сколько ей может быть лет? Семнадцать или восемнадцать? Нет, все-таки восемнадцать… Ее гофрированная юбка я светлая блуза слишком просты для взрослой девушки, которая к тому же хочет нравиться.
Но когда они пришли, оказалось, что бабушка уехала к внуку (старший брат Киры третий год был в больнице, и мать постоянно находилась при нем). Кира пригласила Петра к себе. Позднее, когда он узнал ее ближе, он часто думал: как она осмелилась сделать это?