Директива Джэнсона
Шрифт:
Каллахэн свернул на обочину. Патрульная машина остановилась сразу же за лимузином.
К водительской двери подошел полицейский в блестящем от дождя синем плаще. Каллахэн нажал на кнопку, опуская стекло.
– Вы знаете, с какой скоростью ехали?
Каллахэн протянул полицейскому две карточки, запаянные в пластик.
– Проверьте их, и вы пожалеете о том, что находитесь здесь.
– О, извините, я понятия не имел.
Казалось, полицейский был искренне смущен, но это было странно – его едва ли можно было назвать новичком. Лет сорока, с расплющенным боксерским носом и тонким шрамом на подбородке.
– В следующий раз внимательнее смотрите на номера, – скучающим, снисходительным
Полицейский оторвал листок бумаги.
– Я стираю это происшествие из своих архивов. Надеюсь, вы последуете моему примеру, а?
– О чем речь.
– Вы на меня не в обиде? – с легкой тревогой в голосе спросил полицейский, протягивая руку в салон. – Я с уважением отношусь к вашей работе, ребята.
Вздохнув, Каллахэн все же решил пожать протянутую руку – которая, как это ни странно, протянулась мимо его пальцев к запястью. Он ощутил боль укола.
– Черт!
– Извини, дружище, – сказал полицейский. – Мой перстень-печатка, черт бы его побрал.
Но он и не подумал убрать руку.
– В чем дело, мать твою? – возмутился Каллахэн.
Внезапно он почувствовал странную слабость.
Мужчина в синем дождевике просунул руку в окно и открыл запор. Он потянул дверь на себя.
Каллахэн был озадачен, даже взбешен. Он попытался что-то сказать… но, не смог издать ни звука. Он захотел оттолкнуть наглеца… но, когда попробовал поднять руку, ничего не произошло. А когда дверь открылась, он едва не вывалился из нее, словно куль с песком. Он не мог пошевелить и пальцем.
– Спокойнее, парень, – снисходительно рассмеялся мужчина в дождевике.
Он успел подхватить Каллахэна, прежде чем тот свалился на землю, и запихнул его обратно в машину, но только на место рядом с водителем.
Бессильно раскрыв рот, Каллахэн смотрел на то, как мужчина сел за руль.
Замигала синяя лампочка внутренней связи, и из маленького громкоговорителя послышался трескучий голос:
– Дэнни! Черт побери, что происходит?
Хилдрет, отделенный матовым стеклом, начал беспокоиться.
Мужчина в синем дождевике нажал кнопку на приборной панели, блокируя задние двери лимузина. Затем он плавно выехал на шоссе и повернул к Арлингтонскому мемориальному мосту.
– Готов поспорить, ты ломаешь голову, что это такое, – дружелюбно обратился лжеполицейский к Каллахэну. – Эта штука называется анектин. Нейро-мышечная блокировка. Используется в хирургии. Иногда ее вводят вместе с наркозом, чтобы пациент не дергался на операционном столе. Своеобразное ощущение, правда? Вроде бы ты в полном сознании, но не можешь пошевелиться, мать твою. Диафрагма поднимается и опускается, сердце качает кровь, ты даже можешь моргать. Но все мышцы, подчиняемые сознательным командам мозга, бездействуют. И еще один плюс: анектин включается в обмен веществ, и его чертовски сложно обнаружить в организме, если не знать наперед, что искать.
Мужчина нажал кнопку управления стеклами, частично опуская окна задних дверей. Устройство внутренней связи снова затрещало, и он выключил звук.
– Твой пассажир не может взять в толк, почему мы опустили стекла в такой проливной дождь, – заметил он.
Черт побери, что происходит?
Каллахэн собрал всю свою силу воли для того, чтобы поднять указательный палец на правой руке. Он напрягся до предела, словно выжимал тяжесть, втрое превосходящую вес его тела. Палец едва заметно задрожал – и все. Он был беспомощен. Совершенно беспомощен. Он видел. Слышал. Но не мог двигаться.
Лимузин
Удар о воду оказался гораздо сильнее, чем ожидал Каллахэн. Дернувшись вперед, он повис на ремнях безопасности. Что-то хрустнуло; вероятно, сломалось ребро. Но сиденье водителя бронированного лимузина было оснащено ремнями безопасности с четырьмя точками фиксации, какие используются на гоночных автомобилях. Каллахэн понял, что для мужчины в синем дождевике перегрузка не превысила безопасных значений. Машина начала быстро погружаться в бурлящие глубины Потомака. Каллахэн увидел, что водитель быстро отстегнул свои ремни безопасности и опустил стекло. Затем, отстегнув ремни Каллахэна, он перетащил его за руль.
Каллахэн чувствовал себя мягкой тряпичной куклой. Но он мог видеть. Он мог думать. Он понял, зачем были приоткрыты окна в задних дверцах.
Полицейский, который вовсе не был полицейским, заглушил двигатель и, выбравшись в открытое окно, устремился наверх, к поверхности воды.
Ни у Каллахэна, ни у Хилдрета не было такой возможности: Каллахэн был парализован, а Хилдрет оказался запертым в пассажирском салоне. Стекла застыли на месте, чуть опущенные для того, чтобы открыть доступ воде. Сверхбезопасный лимузин превратился в склеп.
Машина опускалась на речное дно, задрав капот, вероятно, потому, что вода уже заполнила заднее отделение. Но теперь она устремилась и в водительское отделение через окно и через десяток невидимых вентиляционных отверстий. Она поднималась быстро, до уровня груди Каллахэна, до шеи, до подбородка. Еще выше.
Теперь он был вынужден дышать носом, и сколько секунд это еще продлится?
Но тут все вопросы, переплавившись, слились в один вопрос: кто мог пойти на такое?
Вода через нос и рот, бурля, проникла Каллахэну в легкие, и в нем расцвело могучее ощущение, возможно, самое могучее ощущение, которое может познать человеческое тело: асфикция. Он тонул. У него не осталось воздуха. Каллахэн вспомнил своего дядю Джимми, умиравшего от эмфиземы, сидящего в кресле-каталке. Кислород поступал в его ноздри по пластмассовым шлангам из баллона, сопровождавшего его повсюду, как когда-то сопровождал его желтый лабрадор. Каллахэн вообразил, как он, напрягая мышцы, выбирается из машины и мощными гребками плывет к поверхности. Затем он представил себе, как вдыхает чистый свежий воздух, представил себе, как бегает по гаревой дорожке на университетском стадионе в городке Уэст-Лафайетт, штат Индиана, хотя на самом деле он лишь быстрее набирал в легкие воду. Воздух вырывался из ноздрей и рта пульсирующими струйками пузырьков.
Агония удушья усиливалась.
Давление на барабанные перепонки – он был глубоко, глубоко под водой – стало невыносимо мучительным, накладываясь на жуткое ощущение отсутствия воздуха. Однако это что-то означало. Это означало то, что он до сих пор не умер. Смерть безболезненна. Он же ощущал последний удар жизни, ее прощальную боль, отчаянные попытки задержаться еще хоть на мгновение.
Ему хотелось брыкаться, молотить руками, вырываться. Он представил себе, как его руки бурлят воду: но только представил. На самом деле его конечности лишь едва пошевелились, и только.