Дитя Ковчега
Шрифт:
Мона беспокойно топчется, словно телепатически улавливая течение мыслей Скрэби, которые уже перетекают (она издает шумный вздох облегчения) к фигуре Монарха, вечно дремлющей на задворках сознания таксидермиста, словно непроходящая докучливая мигрень. Чертова женщина! думает Скрэби. Чертова, чертова женщина! Посмотрите на нее, с ее картой мира, замазанной розовым, и нелепым Царством Животных! Лишь такой богатой, неуравновешенной и напыщенной женщине могла прийти в голову подобная затея! И лишь Горацию Капканну могло хватить дерзости убедить Королеву, что он и впрямь способен привезти тысячу заморских видов в целости и сохранности на одном судне. Ковчег Ее Величества! Какая гордыня!
– Чертова женщина! – изрекает Скрэби.
– Comment? [22]
– Королева.
– А, – шепчет Кабийо, изо всех сил стараясь изобразить сочувствие и размышляя, как направить беседу к достижению собственных целей. Параллельно его мысли движутся в другом направлении: будет ли сочетаться кислая острота крыжовника с сочностью енота?
– Все знают, что Капканн жалкий дурак, – продолжает Скрэби. – Опасный дурак. – Дьявол его побери! размышляет Скрэби, мысли вихрятся от ярости. Прошлое этого человека переполнено предпринимательскими неудачами. Не говоря уже о работорговле. Всем известно, что единственная причина, заставившая его выйти из этого дела, то, что целый корабль помер у него с голодухи. Тысяча чертей! Какой дьявол заставил Бегемотицу довериться подобному человеку? – (Мне нужно поспать. Шестнадцать раз за одну ночь! А ведь она ничего не пила.)
22
Здесь – что? (фр.)
– Опасный дугак, – вторит Кабийо, совершенно не понимая, о чем с такой злостью бормочет Скрэби, но желая угодить. – Я слышал то ше самое. Этот Копканн опасен и к тому ше, сле'ка не в себе.
– Капканн, – устало поправляет Скрэби, похлопывая Мону по огромной кожаной стене бедра. – Гораций Капканн.
– Вегно, – с энтузиазмом откликается Кабийо. – Капканн! Именно! Полный бесумец! Полный idiot!
Скрэби погружается в раздумья. Минуло два года, как Капканн со свитой отплыл в Африку, и нет нужды добавлять, что с тех пор ни слуху ни духу. Может, и к лучшему, думает таксидермист. Ведь это ему, Скрэби, пришлось бы набивать тварей после возвращения Капканна. А у него и без того дел хоть отбавляй. (Опиумная Императрица ему не помощник. Беременность ввергла ее в девятимесячный транс, прерываемый лишь ночными выходами к Нужнику.) А между тем, Гораций Капканн, похоже, прихватил королевские деньги и сбежал.
– И это неудивительно, – констатирует Скрэби.
– Вегно, нисколько, – соглашается Кабийо. – Пгичем, полагаю, ни для кого.
– Черт побери Королеву! – подводит итог Скрэби.
– И этого Капканна тоше! – с жаром добавляет Кабийо. – К Дьяволу эго, этого умалишенного, коего я ненавишу всей душой и сегдсем! И Коголеву туда же, эту оггомную, оггомную, оггомную, оггомную, оггомную…
– Бегемотицу, – заканчивает Скрэби.
Мона одобрительно фыркает хоботом и принимается за кипу сена.
И тут Кабийо, приободренный собственной прытью в вещах, о которых ничего не знает, идет ва-банк:
– Vous acceptez, donc, ma proposition, Monsieur? [23]
Скрэби еще раз достает увеличительное стекло и глядит мужчине в глаза. Да: похоже, они говорят на том же языке.
– Я дам вам три дня на моей кухне. – И разворачивается уйти.
– Благодагю, сэг, – шепчет Кабийо, с трудом сдерживая радость. Его сердце того и гляди выпрыгнет из груди! – Вы не regrettez! [24]
23
Итак, вы принимаете мое предложение, мсье? (фр.)
24
Пожалеете (фр.).
Скрэби
– Три дня.
Кабийо и Мона наблюдают, как он, раскачиваясь, идет по усыпанной гравием дорожке мимо вольера с обезьянами – долговязая сухопарая фигура.
И вдруг видят, как он поворачивается. Кабийо бледнеет. Неужели таксидермист передумал?
Доктор складывает руки лодочкой у рта и что-то кричит.
– Никаких возражений против необычных видов мяса? – слабо, сквозь гомон шимпанзе, долетает его голос. – Потери Зоологического сада имеют привычку доставаться мне. А в хозяйстве все сгодится!
Mon Dieu! [25]
– Совегшенно никаких, сэг! С пгевиликим удовольствием!
Он склабится так широко, что свело челюсть, замечает Кабийо. Когда еще он был так счастлив? Он целует в хобот Мону, и та с нежностью обвивает смотрителя хоботом. А затем, будучи настоящей леди, поднимает с земли высоко в воздух, словно игрушку, и в знак признательности опорожняет свой кишечник.
Старое пыльное павлинье перо раскачивалось в газовом свете, пока Мороженая Женщина выцарапывала им слова на куске тонкого пергамента:
25
Боже мой! (фр.)
Моей первай ошибкой, – писала она, – была ПАВЕРИТЬ, uimo если у мужщины имееца МЕЧЬТА, как он говорит, тоэта МЕЧЬТА заслуживает ДАВЕРИЯ и должна внушать УВАЖЭНИЕ. Это НЕ так. Вот, о чом Он расказывал:
1. О дальних СТРАННАХ, де я буду КАРАЛЕВАЙ.
2. О славе u БАГАЦТВЕ.
3. О новая МИРИ будащева, де никаму не предеца РОБОТАТЬ.
Он покрутил УССЫ, и я поверила ему.
Она остановилась, потрогала кончик пера и, опять склонив голову, продолжила царапать пергамент:
Он был добр ко мне, кода мы в первый встретились – тагда па вечарам я танцавала в Каролефском Хэрбе. Он увидал меня и захотел, это Он так сказал.
Он казал, зделаеш для меня такие ШПАГАТЫ?
Гаварит как багач. В Ево голасе деньги, думаю я. Он ставит меня на стол.
Теперь делай ШПАГАТЫ, гаварит Он.
Нет, я гаварю. Не магу. Ноги падгибаюца. Так СТРАШНА, что аписаца.
Он проста сидит, крутет Сваи Уссы. Ждет.
Гараций было Ево имя. Затем шло КАПКАНН.
Глава 4,
в которой уклоняющийся самец переживает метаморфозу
2010 год
На трассе «нюанс» была в родной стихии. Она масляно мурчала, точно львица в течке, и не успел я оглянуться, как пролетел сто пятьдесят километров и оказался в трансцендентальном дорожном Лимбе. Нет ничего лучше пункта «А» позади и пункта «Б» впереди.
Па-люби ме-еня н'жней [Пел я.] В-се мечты-ы сбыли-ись Я твой да скаанчанья дней… [26]26
«Полюби меня нежней» («Love Me Tender») – песня Виры Мэтсон и Элвиса Пресли, спетая последним в 1956 г.