Дитя Плазмы. (Сборник)
Шрифт:
Свет сверкнул перед глазами разорвавшейся бомбой. Бездонная и ослепительная синь рванулась навстречу. Слишком поздно и неумело Гуль принялся тормозить.
Трехмерность обрушилась на него словно беспощадный зверь. Он так и не уловил того мига, когда тело из плоской неуловимой тени превратилось в обычное человеческое. Отчаянно размахивая руками, словно пытаясь уцепиться за несуществующую опору, Гуль падал. В ушах свистело, неприятно холодела грудь. Город под ним, огромный и жаркий, лоснящийся множеством огней, будто раздувался по мере падения. Гуля занесло на огромную высоту и, закрыв глаза, он обреченно думал, что боли не ощутит. Сокрушительный удар обгонит мучения…
Он
Перед ударом Гуль вновь распахнул глаза. Неожиданно оказалось, что ему суждено упасть на территорию автомобильного кладбища. Не желая пачкать свои тротуары, город в последнюю минуту аккуратно отступил в сторону. Внизу пестрели выпотрошенные корпуса машин, сложенные стопками шины, проржавевший механический хлам… Большего осмыслить не успел. Труба диаметром в мужскую ладонь торчала из груды металла, словно булавка из коллекционной коробки, поджидающая очередную бабочку. Тупым иззубренным концом она вошла ему под ребра, как входит гарпун в неосторожную рыбу, и, соскользнув по ней, лицом, грудью, всем телом. Гуль врезался в искореженное железо.
В полдень он очнулся. С трудом припомнил, что в первый раз ему удалось только освободиться от трубы и доползти до укрытия. Должно быть, прошло немало времени, потому что чувствовал он себя значительно лучше. Голову все еще кружило, в низу живота скребся клешнястый краб, но с этим можно было мириться. Слава Богу, он остался жив!
Тяжело ворочая шеей, Гуль огляделся. Сиденья, облупившаяся краска, таблички с непонятными надписями — он находился в салоне бывшего автобуса. Старый изувеченный каркас успел основательно обветшать. Толстые зеленые мухи с гудением влетали через окна и дыры, с удовольствием садились на ржавчину.
Запрокинув голову, Гуль взглянул на солнце. Как давно он не видел его!
Может быть, поэтому и не узнавал. Трудно было понять, в чем дело: Гуль смотрел внимательно, не моргая, но не было ни слез, ни прищура. Солнце казалось бледным, лишенным черт лицом, уныло зависшим над Землей. Оно не слепило, — глаза воспринимали сияние совершенно спокойно…
Послышался рев приближающейся машины. Тяжелая и сияющая, переполненная грохочущим презрением к покалеченным собратьям, она прокатила мимо, не сбавляя скорости. Ей, здоровой, коптящей рокочущими выхлопами, погруженной в ревностное исполнение механического долга, было, конечно, плевать на какой-то затерявшийся средь забытого металлолома автобус.
Перевернувшись на бок. Гуль увидел на полу, прямо под собой, окаменевшую лужицу крови. С изумлением коснулся лужицы пальцем. Бурая застывшая медь.
Чуточку прозрачная и потому похожая на янтарь… Вот, значит, как это происходит! Перед внутренним взором промелькнуло перекошенное лицо Пола.
Теперь Гуль понимал, о чем говорил тогда на дежурстве американец. Стоит лишь раз умереть — и жить уже не хочется. Потому что много боли. И одолевает ненависть к тому, кто причинил эти страдания, одарил днями мучительной неподвижности.
Он попытался сесть и тотчас ощутил приступ тошноты. В пробуждающемся теле пробуждались и раны. Засаднили порезы на руках и на ногах, остро заныло правое колено. Возможно, была раздроблена коленная чашечка. Вдобавок ко всему он не сомневался, что у него сломаны ребра, — он ведь ударился о борт перевернутого автомобиля!..
Гуля замутило. Невидимый палач с садистской неторопливостью запустил колючие пальцы в желудок, принялся раздирать его на куски. Гуль со стоном опустил пылающий лоб на спинку кресла. Никелированная труба немедленно согнулась. Гуль бессильно ухватился за нее рукой. Неужели и здесь то же самое?.. Повторная вспышка в животе согнула пополам. Мозг бушевал и расплескивался, белые призрачные кораблики ходили по волнам, глотая пробоинами воду, разбиваясь о скалы, один за другим отправляясь ко дну. Не замечая того, что делает. Гуль стиснул пискнувшее под рукой железо и, выдрав кресло из пола, повалил на себя. Силы оставили его, он снова впал в забытье.
Ленивой улиткой солнце переползло чуть ниже. Взлохматив темные шевелюры, к нему со всех сторон двинулись маленькие хищные тучки. Вечерний взбалмошный ветерок загулял по свалке, заглядывая в разбитые окна, раздувая облака кружащейся пыли. Скомканный пакет из-под картофельных хлопьев, прыгая, подкатился к голове и замер. Края его медленно стали обугливаться, легкий дымок заструился над бумажным комком. Вырвавшийся язычок пламени, дрожа от нетерпения, поглотил свою жертву и исчез. Гуль так и не пошевелился.
Очнуться в очередной раз заставили голоса. Некоторое время он лежал неподвижно, затем приподнялся на руках и осторожно выглянул в окно.
Беседовали двое: девушка и парень; им было лет по семнадцать, может, шестнадцать, однако внешне парень выглядел значительно старше своей спутницы — длинноногой, худенькой брюнетки с личиком накрашенной куклы. И все равно она выглядела откровенным подростком, но паренек явно тянул на мужчину — во всяком случае по телосложению. Ни джинсы, ни тесная спортивная майка не скрывали перекатывающихся мышц. Вероятно, от переизбытка энергии он беспрестанно двигался — подергивая плечами, размахивая длинными, как у гориллы, руками, и оттого это раннее обилие мускулов еще более бросалось в глаза. Высокий, сбитый, с нелепо спадающим крашеным чубом, он сразу не понравился. Когда-то Гуль завидовал мускулистым ребятам. Дома одна из стенок была заклеена от пола до потолка фотографиями культуристов. Его всегда привлекала сила, и биографии Поддубного, Дикуля и Власова были для него своеобразной хрестоматией. Но, увы, с тех далеких пор утекло много воды. Кое-что серьезно изменилось — и прежде всего в нем самом.
Он смотрел на беседующих с любопытством вволю хлебнувшего на своем веку старца. Это были первые встреченные им люди.
— Чего ты боишься, детка? Все просто, как дважды два!.. Заходим, поворачиваем в отдел с выпечкой, и, пока ты строишь глазки продавцу, я спокойно занимаюсь прилавком.
— Но, Дин! Ты обещал, что мы не будем увлекаться.
— А кто увлекается? Ты еще не знаешь, детка, что такое увлечься по-настоящему.
— Но когда-нибудь нас обязательно заметят. Ты же сам говорил!
— Ну, заладила!.. — Парень звучно зевнул, с удовольствием поворочал плечищами. — Ни черта не заметят. Если, конечно, ты будешь делать все, как надо. Знаю я этих тихонь за кассами, — день-деньской пялятся на женские коленки.
— Я не пойду туда. Дин!
— Пойду, не пойду… Ты мне надоела! — Парень играючи уцепил девицу за шею, пригнул вниз, приговаривая: — Твое дело цыплячье! Поняла? Цы-пля-чье!
Слушайся и выполняй, вот и все, что от тебя требуется.
Взвизгнув, девица попыталась его ударить, но не дотянулась. В согбенной позе ей было слишком неудобно размахивать руками. С хохотом Дин отпустил ее.