Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
Покинув аббатство Сен-Маркуль, он направился в сторону Парижа, потому что так было надо, потому что так было решено еще при отправлении в Реймс; но двигался как можно медленнее и по самой длинной дороге. В то самое время, когда англичане уже подумывали об окончательном возвращении на свой остров, а герцог Бургундский намеревался изъявить ему покорность, Карл VII затеял переговоры.
В его ближайшее окружение опять вернулся Ла Тремуйль, дувшийся на короля после отбытия с берегов Луары, – все такой же тучный, круглолицый, вкрадчиво улыбающийся. А вслед за ним возвратились и все остальные – с прежними коварными советами, недальновидными суждениями, трусливыми мнениями. После освобождения Реймса и восстановления архиепископства Реньо де Шартр не видел больше никакой выгоды в продолжении войны. И требовал незамедлительного возвращения в Шинон.
Все эти прихвостни опять щеголяли при дворе, отпускали шуточки и грубо хохотали, теша свое тщеславие.
Как-то утром армия застигла врасплох отряд англичан. Ла Тремуйль, заметив убегавших, решил атаковать их. Но он был так толст, что лошадь под ним рухнула на всем скаку, раздавленная его тяжестью. Понадобилось немало народу, чтобы вызволить фаворита…
Все это время Жанна держалась в стороне, молчаливая и бледная. Никогда еще она не казалась столь красивой и столь печальной.
Анн тоже грустил, хоть и по другой причине. Теодоры все не было; коль скоро она не появилась в Реймсе, то, видимо, никогда уже больше не появится. Она навсегда вернулась к волкам. Правда, Анну не удавалось понять почему.
Он поделился своей болью с Изидором, рядом с которым ехал, и это его немного утешило. Ибо теперь они держались вместе во французском войске. Бастард Орлеанский сказал своему крестнику, что тому больше незачем заниматься пропагандой: весть о коронации говорит уже сама за себя. Так что, уходя из Реймса, Анн расстался с Филиппиной и отцом Сильвестром. Те вернулись в Невиль-о-Буа…
Проходили дни. Население повсюду встречало французских солдат горячо и даже восторженно, однако маршрут, которым они следовали, сбивал с толку. Один за другим радостно открыли им свои ворота Лан, Суассон, Шато-Тьерри, Куломье, а они, вместо того чтобы идти прямо на Париж, уже совсем близкий, вновь забирали к северу по направлению к Компьеню. Делалось ли это для того, чтобы изолировать столицу, или же былая нерешительность снова одержала верх? Анн и Изидор склонялись ко второму мнению. До сих пор воодушевление и быстрота были их лучшими козырями. А подобная медлительность оставляла англичанам драгоценное время, чтобы организоваться.
Французское войско остановилось в Компьене в последний день июля, и сразу же распространился слух, что они останутся тут надолго. Начались переговоры с врагом. Приходилось ждать. Таким образом, Карл VII открыто признал, что вовсе не Париж был его истинной целью; он перестал притворяться.
Поскольку это был не просто привал, а длительная остановка, лагерь в чистом поле разбивать не стали и разместились на постой в городе. Сеньоров расселили по домам у обывателей.
Анн был с Изидором, когда от Бастарда Орлеанского явился посланец, чтобы указать ему место для постоя. Несмотря на протесты своего товарища, желавшего остаться не с рыцарями, а с основной частью армии, Анн вынудил оруженосца последовать за собой.
Их новое жилище оказалось не в самом Компьене, но за городскими стенами. Вскоре оба, следуя за своим провожатым, получили возможность восхититься при виде внушительного буржуазного особняка на берегу Уазы, с большим садом и тенистыми аллеями. Чем-то этот дом напоминал Невильский замок, но был гораздо больше и намного богаче. Возле реки, в самом конце парка, имелись огромные конюшни, в которых держали великолепных боевых коней. А на противоположном берегу начинался величественный Компьенский лес.
Однако восхищение двух товарищей возросло еще больше, когда они увидели владелицу этого поместья, которая учтиво вышла им навстречу. Ее звали Сабина Лекюрель, ей было ровно двадцать пять лет.
Любого поразила бы ее красота – совершенная, классическая. Она могла бы показаться холодной, если бы не была при этом так наполнена жизнью. Даже влюбленный в свою Теодору Анн, даже Изидор, столь скромный и сдержанный, были восхищены ею. При своем среднем росте Сабина Лекюрель была прекрасно сложена. У нее были округлые щеки с прелестными ямочками, кожа ослепительной белизны, голубые глаза, золотые волосы и улыбка, неизбежно побуждавшая улыбнуться в ответ.
Тот, кто подпадал под ее обаяние, обнаруживал и изящество ее туалета, столь же изысканного, сколь и целомудренного. В тот день Сабина Лекюрель надела белое бархатное платье с прорезными рукавами, закрытое до самой шеи, а голову покрыла не высоким убором по тогдашней моде, а простым муслиновым покрывалом. Изнанка очень длинных, расширяющихся раструбами рукавов была из голубого шелка. И никаких драгоценностей, кроме золотого крестика на цепочке. Довольно теплое и тяжелое для лета одеяние, казалось, ничуть не тяготило ее.
Сабина Лекюрель приветствовала своих гостей прелестным голосом и попросила следовать за слугами, которые покажут им их жилище. Потом добавила, что устраивает сегодня вечером празднество. Редко можно было встретить столь изысканные манеры, столь совершенную учтивость.
Изидор упрямо отказался занять комнату, предоставленную ему в доме, и устроился в амбаре на берегу Уазы, рядом с конюшнями. Помрачневший Анн поскорее заперся у себя. Тем не менее, он не удержался и расспросил провожавшего его слугу о молодой женщине.
Он узнал, что Сабина Лекюрель – единственная дочь богатого менялы. Ее мать умерла, дав ей жизнь, а отец скончался в прошлом году. Несмотря на то, что вокруг нее постоянно увивались женихи, она ни за кого не захотела выйти замуж.
И даже став единственной владелицей имущества, которым от ее имени управляли компаньоны отца, она по-прежнему отказывалась от брачных уз, что для всех представляло истинную загадку…
Вечером Анн и Изидор присутствовали на устроенном Сабиной пиру. Ревностная патриотка, она сделала все, что смогла, несмотря на то малое время, которым располагала, чтобы как можно лучше почтить французских рыцарей.
В прилегающей к дому части сада были поставлены столы, где каждый мог выбрать себе любое кушанье по вкусу. На помосте играли музыканты. Ярко горели факелы. Хотя солнце давно село, небо было еще не черным, но темно-синим.
Анн и Изидор, разумеется, были не единственными, кто поселился в просторной усадьбе Лекюрелей. Всего там собралось около десятка рыцарей. Без всякого удовольствия Анн и Изидор выяснили, кто делит с ними кров. Это оказались те из придворных, что вылезли на сцену после отъезда из Реймса: прихлебатели Ла Тремуйля, Реньо де Шартра и прочие господа того же пошиба.