Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
И Сабина начала действовать. Она – такая сдержанная, такая благовоспитанная – осмелилась сделать первый шаг, открыться мужчине. Но она не жалела ни о чем. Если бы она не заговорила сама, Изидор бы никогда ни на что не осмелился. Он был слишком скромен и слишком невысокого мнения о себе самом, чтобы даже мечтать о ней. А ведь их время сочтено. Война не за горами, и вряд ли судьба будет щедра настолько, чтобы дважды подарить такой шанс…
Признание Сабины совершенно ошеломило Изидора. Любовь вторгалась в его жизнь в самый неожиданный момент. Прежде женщинам в ней не оставалось места. Изидор познал большую любовь в детстве, пережил несколько увлечений в отрочестве, а потом были одни лишь незначительные приключения со служанками. Он старался, чтобы все это происходило как можно незаметнее, а главное, избегал привязанностей. Жениться, завести семью, детей – это не для него. Чужая семья, чужие дети заменили ему собственных. Так что в замках Блуа, Вивре, Куссон через объятия Изидора прошла лишь вереница прислужниц. Наверняка не одна из них сохла по нему, поскольку у него было все, чтобы нравиться женщинам, но он этого не сознавал.
А потом в течение нескольких дней в Компьене была Сабина…
С Сабиной все происходило совсем по-другому! Каждый день звенел, сиял ею. Впервые, несмотря на все свои усилия, Изидор Ланфан позволил женщине завладеть своим сердцем. Почему? Потому что в Компьене он остался один, некому было служить, и он мог, наконец, подумать о себе? Потому что грубое домогательство, от которого он защитил Сабину, сразу же сблизило их? Или просто потому, что это была она – и другого объяснения не требовалось?
Конечно, он любил Сабину, и, конечно, Сабина любила его! Видя, как это дивное создание преклоняет перед ним колена, слыша ее признание, он должен был не поверить тому, что видит и слышит. Ему следовало сказать себе, что он недостоин, что любовь меж ними невозможна… Но он поверил, потому что уже знал то, в чем она собиралась ему признаться. Он был зрелым мужчиной, она совсем молода, он беден, она богата, но это не имело никакого значения, потому что любви безразличны и возраст, и богатство…
Сабина убежала. Изидор остался один в великолепном покое, и только вечером, после целого дня размышлений, ценой ужасной головной боли, когда девушка вернулась, он, наконец, отважился и тоже сделал признание. Казалось, ее это не удивило: ведь она тоже все знала.
Тогда они стали говорить о самих себе, и оба нашли одни и те же слова. В сущности, вместо них все решило время. Оба знали, что им отпущены скупые сроки, и это не оставляло выбора. Ни он, ни она не хотели простой интрижки. Сабина не мыслила совместной жизни вне церковных уз, да и Изидор относился к этому не менее серьезно.
Состоялось публичное оглашение предстоящего брака, и Изидор Ланфан официально разделил жизнь Сабины Лекюрель. Раздосадованные сеньоры сами убрались восвояси. Изидор быстро оправился от раны. Вся усадьба осталась в полном распоряжении влюбленных. Но при этом они не переступали границ целомудрия. Сабина продолжала спать в своей комнате, он – в комнате ее отца…
Что сказать об этих днях, прожитых вне всякого времени, об этих мгновениях мира среди войны, которая никак не хотела возобновиться, об этом уединении в нескольких шагах от незримого войска? Они были легки, скоротечны, ошеломляющи. Сабина уже не была прежней. Она смеялась, пела, шалила, болтала милый вздор.
Однако ничто не могло сравниться с преображением Изидора!
Изидор Ланфан шел от открытия к открытию – и первым из них стало открытие самого себя. Благодаря Сабине он каждый день узнавал о себе что-то новое, то, чего не знал прежде, просто потому что никогда об этом не задумывался. И выражалось это словами: его единственный недостаток заключался в том, он себя недооценивал.
Так, например, когда Сабина побуждала его возобновить дело своего отца, он воскликнул:
– Но это невозможно! Я ничего не смыслю в меняльном ремесле.
Однако девушка быстро вывела его из заблуждения.
– А вам и незачем в нем смыслить. Довольно показать, что вы способны защитить наши интересы. Компаньоны моего отца – люди понятливые. Будут вас побаиваться – сразу зауважают.
Мало-помалу Изидор начал верить в себя и в свою новую жизнь. И как-то вечером не сдержался и раскрыл свой секрет.
Они сидели на берегу Уазы, как и в первый раз. Изидор достал из кармана какую-то мелкую вещицу. Это была совсем стертая монетка, отполированная постоянными прикосновениями пальцев.
– Я никогда и никому его не показывал.
– Что это?
– Парижский су. Взял с собой, когда уезжал из Парижа с герцогиней Валентиной. С тех пор и дня не проходило, чтобы я не взглянул на него. У меня ведь кроме победы есть еще одна мечта: вернуться в Париж.
– Расскажите мне о Париже…
– Напротив дворца, на берегу Сены, у гавани Сент-Поль есть заброшенный дом. Больше всего меня тянуло в его сад. Мальчишкой я перелезал через стену и забирался туда. Мне там было хорошо и грустно. Я мечтал там жить, но знал, что это невозможно.
– Мы будем жить там.
– А как же Вивре?
– Перестаньте думать о других. Неужели они воспротивятся нашему счастью?
Нет, конечно. Ни Анн, ни Франсуа и слова против не скажут, Изидор знал это. Его жизнь изменилась в Компьене самым коренным образом. Они с Сабиной были созданы, чтобы провести вместе все отпущенные им дни. Они были до странности похожи: оба серьезные, немного замкнутые, таящие страстную натуру под внешним спокойствием. И оба жаждали этой простой и ни с чем не сравнимой радости: создать семью. И чем дольше они ее ждали, тем больше им не терпелось.
В те же самые дни Анн понял, что такое вселенная: отблеск глаз Теодоры. Все увиденное непосредственно собственными глазами – лишь иллюзия, потому что такому взгляду не хватает любви, а ведь только любовь делает окружающее реальным. Отсюда следовало, что с момента сотворения мира только два места удостоились подлинного существования: Орта и Мортфонтен. Между Ортой и Мортфонтеном простиралась обширная пустыня, где ради каких-то пустяков суетились бесплотные тени…