Дитя заката
Шрифт:
– Но ты могла предупредить меня, – я переводила взгляд с нее на Бронсона. – Нельзя было немного подождать?
– Ты, как никто другой, Дон, знаешь, – тихо проговорила мать, – что мой брак с Рэндольфом не был настоящим. Он был влюблен в свою мать и выдавал это каждым движением, каждой фразой. Ты даже не представляешь, как я страдала. – Она сползла на колени и зарыдала.
– Не надо сейчас, Лаура.
Бронсон склонился над ней и стал успокаивать. Он взял ее руки и, положив их себе на плечи, поднял возлюбленную.
– Да, она не знает. Она злится потому, что не знает всего. – Мать успокоилась и даже улыбнулась.
Бронсон
– Хорошо, сейчас она узнает все, что должна знать.
Мать постаралась жестом остановить его, но Бронсон продолжал:
– Пришло время, Лаура.
– Я так не могу, – заплакала мать, – слишком тяжело об этом думать, вспоминать. Я не могу говорить об этом. – Мать схватилась за сердце.
– Тогда позволь мне, я тоже иду на это с тяжелым сердцем, но нужно начать. У нас не должно быть секретов, мы должны стать одной семьей.
Мать закрыла глаза и тяжело вздохнула.
– Хорошо, – Бронсон кивнул. – Джимми отвезет тебя, а Дон останется здесь, и мы поговорим. Я отправлю ее со своим шофером.
– Хорошо, – согласился Джимми.
– Джимми может слышать все, что здесь будет сказано, – заявила я.
Джимми отвел меня в сторону.
– Может быть, ему будет неудобно говорить при мужчине. – Он повернулся и взял мать под руку.
– Спасибо тебе, Бронсон, – сказала она, – вечер был чудесным. И я смогу не будоражить свою память.
Кивнув мне, мать с Джимми вышли, провожаемые Бронсоном.
Вскоре он вернулся, сел напротив меня, скрестил ноги, допил бокал шерри и начал...
ТАЙНА ИЗ ПРОШЛОГО
– Сначала я хочу рассказать немного о себе, чтобы тебе легче было понять, что произошло.
Бронсон опустил голову и исподлобья посмотрел на меня.
– Когда я родился, моя семья купалась в деньгах, детство у меня было вполне обеспеченным. Мой отец был человеком дела. Мать же была очень теплой и мягкой женщиной. Она была мягче отца, мягче собственных детей и не соответствовала имиджу Алькотов. И я, и Александра, оба понимали, насколько важно поддержание имиджа. Нас научили, что респектабельность – это гора, на которой нужно быть постоянно начеку, чтобы не свалиться. Мы смотрели на всех сверху вниз, даже когда поступили учиться в престижную школу на севере. Мы имели деньги и силу – силу изменить жизнь окружающих. Как инвестор и банкир мой отец контролировал очень многое. Короче, я считал себя чем-то вроде маленького принца, который однажды займет трон отца и будет опорой традициям Алькотов.
Он откинулся назад, нервно постукивая пальцами по подлокотникам, и улыбнулся.
– Это была маленькая внутренняя драма. Но многие узнали о ней, и люди, имеющие вес, тоже начали верить в наше высокое паблисити. В этом была заслуга отца. Потом, – Бронсон закрыл глаза, – у Александры обнаружились резкие боли. Поэтому и потому, что все мы были уверены в своей значимости, она впала в сильнейшую меланхолию. Она чувствовала разочарование в себе, в жизни, в родителях, особенно в отце. Несмотря на это она поступила учиться, стала студенткой, хотя боль все усиливалась. Я ее очень любил и чем мог помогал.
Он ностальгически улыбнулся.
– Она всегда выговаривала мне, что я трачу так много времени на нее: «Общайся чаще со своими друзьями, гоняйся за хорошенькими
– Среди этих юных дев была и моя мать?
Он некоторое время молча смотрел на меня, барабаня пальцами по столу, потом подошел к окну и вдруг резко обернулся ко мне. В его глазах светилось чувство, чувство мужчины к своей старой возлюбленной. Такой же взгляд я видела у Джимми, когда он смотрел на меня, влюбленный, но сдерживаемый табу инцеста.
– Твоя мать была и осталась одной из самых красивых женщин на побережье Катлеров, и, как все красивые женщины, она всегда была в центре внимания мужчин.
– Да, они к ней всегда липли, как мухи. Бронсон улыбнулся, но покачал головой.
– Не совсем удачное сравнение. Кстати, многое ли ты знаешь о детстве и юности своей матери?
– Нет, она никогда не рассказывала об этом. А если я спрашивала, она ограничивалась ничего не значащими репликами. Единственное, что я знаю точно, это то, что ее родители умерли, когда она была ребенком.
– Да, тогда она была ребенком, юной девочкой, не знающей мир, обожествляющей своего отца. Но Симон Томас был повеса, не пропустивший ни одной достойной внимания женщины. Его похождения были притчей во языцех. Ее бедная мать была прямой противоположностью мужу. Лаура была полна иллюзий. Конечно, жажда любви у нее была сильнее, чем у многих женщин, но я задохнулся от чувства, когда впервые увидел ее. Я помню, – на губах Бронсона заиграла улыбка, – как останавливал автомобиль на углу улицы и часами просиживал там, мечтая увидеть Лауру.
Он на мгновение умолк и закрыл глаза, словно перед ним с новой силой вспыхнул образ прежней Лауры.
– Итак, – продолжил он. – Я без нее уже не мог просуществовать ни часа, но после смерти матери мне все больше и больше времени приходилось отдавать сестре, Александре. После смерти матери она совсем сдала.
– И моя мать не вынесла того, что вам пришлось часть внимания, предназначенного ей, отдавать сестре?
– Лаура не замечала людей, не отдававшихся ей целиком. Я хотел обожествлять ее, я хотел выполнять все ее прихоти, но не мог бросить Александру...
– И мать бросила вас. Но почему, зная ее эгоизм, вы оставались преданы своей Лауре? – удивилась я. – Или были ослеплены любовью? Неужто все влюбленные – дураки?
Бронсон рассмеялся.
– Конечно, но для юной романтичной леди вы настроены несколько прагматично. Нельзя все презирать и все понимать.
Я покраснела. Может быть, он прав? Может быть, я чересчур холодная особа и даже Джимми начинает меня бояться?
– Извините, – сказала я.
Бронсон покачнулся в кресле и налил себе еще шерри. Выпил и продолжил: