Див

Деникин Павел

А расселина за шестьсот лет практически не изменилась. Всё те же семь саженей в глубину по накатной, меньше фута в ширину, а в длину «улыбка» расселины доходила до аршина.

Душа мальчика едва не отделилась от тела, когда почва внезапно пропала под ногами. Дыханье спёрло, как при резком падении на «американских горках». Он попой приземлился на насыпь, и покатился в бездну. Куда дальше-то падать? К чёрту на сковородку что ли?

Юра продолжал кувыркаться. У него вроде бы получалось притормаживать, но что-то будто подталкивало вперёд, не давая остановиться. В какой-то момент вернулся голос, и Юра заорал.

Где-то на границе сознания появилась зависть к Алисе, весьма в комфортном полёте приземлившейся в страну Чудес. Попадёт ли он в страну Чудес? Может, это будет страна Дураков? Это наказание ему за то, что он такой неслух! А вдруг он будет падать бесконечно? Или через всю Землю и вылетит, как пробка на другом конце планеты! А если на другом конце планеты будет океан?

Чудин видел, как шоршуны – ох уж эти коварные твари! – не давали остановиться мальцу. Вот что значит замешкаться. Он спешил следом за кувыркающимся ребёнком, браня себя и с трудом удерживаясь на ходу. Годы в подземелье отнюдь не молодили бородатого свистуна. Чудину грезилась свобода от чар царя-колдуна, вспомнились заколдованные слова Иоанна: «Лишь тот, кто найдёт путь во тьме лабиринта, снимет с сундука мою смертельную закрепь и познает Силу. Ты покажешь ему путь назад. И только тогда сам обретёшь свободу и покой». Так наказал ему, Чудину белоглазому, Грозный царь. Яснее ясного вспомнились сейчас предсмертные слова, и пуще припустил неказистый карлик на выручку несчастному мальцу, когда тот внезапно заорал. Но не поспевал. Малец мог в любой миг свернуть шею. Что же делать? И тут Чудин жахнул себя по лбу от своей глупости. Свистеть, свистеть надо!

И засвистел что было мочи.

Враз шмыгнули в стороны подлые пещерные душонки.

Юра покувыркался ещё метров десять и застыл на более-менее пологом выступе. Сознание – вновь – он потерял незадолго до свиста.

Чудин белоглазый слыл сильным чародеем, а любой толковый чародей знает толк во врачевании и не утратит знание, сколько бы времени не минуло. Он долго колдовал над почти бездыханным телом ребёнка, устал как никогда, но чудо совершил. Малец сделал шумный вздох и ожил. Чудин расстегнул ремешок часов ребёнка (вдруг странный браслет замигает снова?) и, выбросив тот подальше, ретировался на недосягаемое для детских рук расстояние. Он наблюдал, затаившись. Теперь всё зависело от мальца, если он действительно тот, кто способен пройти лабиринт, то это выяснится именно сейчас.

Увидит ли малец мерцание?

23

Его потряс сильнейший шок. Отбросив «Waterman» как нечто мерзкое, он приложил скрюченную кисть к груди: боли в суставах нет, но чувство, что каждое движение пальцев отзовётся нещадным скрипом, присутствовало. Сердце колотилось надрывно и грозило надорваться окончательно. Может оно и к лучшему. Может, инфаркт – самый благоприятный исход? Нет! Скоро прилетит Надя. Боже мой, сколько времени?!

Секундная стрелка будильника «Восток» не двигалась, механизм не тикал. Он забыл завести часы. Возможно ли, что он пропустил открытие музея? И кроме того…

«Что я делаю за столом, если был уверен, что вышел из чертова кабинета!?» – об этом он подумал сразу, как очнулся, но мысль пронеслась как-то вскользь и выкристаллизовалась вот только. Однако вместо того, чтобы вскочить как ошпаренный, смотритель заставил себя размять пальцы и, поняв, что с ними не всё так печально, спокойно (и уже привычно) сбил исписанные листы в стопку. Привёл стол в должный порядок так, словно писатель вот-вот сейчас придёт и начнёт писать новый роман или рассказ. Без суеты и лишних движений встал и задвинул кресло. На полу по-прежнему валялся перочинный ножик. Брать в руки предмет, кажущийся отныне чужеродным, всё равно, что приласкать жабу. Виктор Ильич вынул из заднего кармана брюк носовой платок и с осторожной брезгливостью, как окаменелые экскременты стегозавра (именно такое сравнение пришло ему на ум), поднял ножик и на вытянутой руке унёс из кабинета-студии.

Должен ли был его испугать тот факт, что он обнаружил себя за столом, стискивающим ручку? В этом цель? Или его должно было напугать отсутствие всякого воспоминания о том, каким образом он остался за столом, и откуда взялась ложная память, уверяющая, что он вышел из кабинета-студии?

Но Виктор Ильич устал бояться.

В музее давно заметили, что что-то с их смотрителем не так, а сегодняшняя изнуренность привела к давно назревающим вопросам о здоровье и самочувствии. Виктору Ильичу настоятельно посоветовали отдохнуть, взять отпуск. Почему-то советчики своей чрезмерной заботой разозлили Виктора Ильича, и он нагрубил учтивой женщине, с которой был в очень вежливых отношениях, а потом, бессвязно буркнув извинения, удалился к себе в квартирку с горящим желанием отправить всех их в бессрочный отпуск, закрыв музей ко всем чертям.

Он мучился ожиданием появления Надежды Олеговны. Время… верно подмечено, что оно – вор, крадущий жизнь.

Она прибыла в десять. Они обнялись. Надежда Олеговна, мягко высвободившись из объятий, внимательно вгляделась в лицо друга. Запавшие глаза, взирающие устало, но в то же время тревожно, глубокие складки обвисших и несколько дней небритых щёк, кислое подобие улыбки. И всё это венчает копна поседевших волос.

– Плохо выглядишь, – констатировала Надежда Олеговна.

– Спасибо. Не хуже Володи, – ещё кислее улыбнулся Виктор Ильич. Взял женщину за руку. – Пойдём.

Но увлечь её за собой не удалось. Надежду Олеговну перехватила главбух. Следом выстроилась очередь из нескольких человек, кому появление хозяйки музея вдруг оказалось жизненно важным. Надежда Олеговна потратила безумную – по меркам Виктора Ильича – уйму времени на импровизированную летучку. Он терпеливо ждал. Наконец Надежда Олеговна взяла друга под руку. И они спустились в его квартирку.

Она попросила рассказать всё. Виктор Ильич начал со сна, приснившегося в самолёте. Сон был точной копией сна её мужа, с той лишь разницей, что во сне смотрителя Кошмарный Принц разговаривал с ним, прежде чем оплавиться, как свеча. Потом Надежда Олеговна прочла историю, написанную рукой друга чужим почерком. Последние листы Виктор Ильич попросил прочитать вслух.

Мужчина и женщина долго сидели друг напротив друга, не проронив ни слова и не шевелясь. Через какое-то время Виктор Ильич разлепил ссохшиеся губы:

– Почему вы с Володей уверены, что всё началось со стола, что всему виной этот проклятый стол?

– А сам ты как думаешь – почему? – Надежда Олеговна чуть откинулась назад и поправила чёлку. – В отличие от Юры, меня мистика не особо привлекала. Не верила я ни в призраков, ни в потусторонние силы. Я и в Бога-то не сильно верила. Но стол… я очень хотела его уничтожить. И Володя хотел. Только не получилось.

– Не получилось?

– Именно. Когда грузчики пытались вытащить его из кабинета, один не удержал стол – знаешь, какой он тяжеленный? – и уронил себе на ногу. Два пальца сломал. Стол вернулся на место. Потом Володя предложил продать стол с аукциона, пригласил брокера, но тот не доехал, попал в ДТП. Серьёзное, но остался жив. Однако наш лот его больше не интересовал. Он, как оказалось, верит во всякие знаки, приметы и подобную чепуху. Потом Володе начали сниться сны. Сначала редко, потом чаще. Все так или иначе связанные со столом. И с Юрой. Он словно общался с отцом, только не словами, а… как бы сказать… образами, посылами, шарадами. Мы долго пытались понять, сложить все сны (Володя их стал записывать, даже блокнот с ручкой держал возле кровати). И в какой-то момент до нас дошло. Во всяком случае, мы решили, что дошло. В доме на черноморском побережье поселилось зло… или некое инфернальное Зло (с большой буквы), которое знает об этом доме… и с него нужно съехать. Но съехать так, чтобы новый дом не был похож на старый, а обстановка была один-в-один. Понимаешь? – Надежда Олеговна сглотнула и облизнула пересохшие губы. Виктор Ильич встал, вытащил из холодильника бутылку лимонада и показал гостье.