Дивеево. Русская земля обетованная
Шрифт:
Но разгадал ли этот знак Николай?..
К концу дня царь исповедался и причастился Св. Тайн в келье Серафима. Кто принимал исповедь? Иеромонах пустыни отец Симеон, «бывший офицер», как записал о нем Николай в дневнике? Нет, Серафим! Его келья, и он духом – здесь, рядом. Он в ней хозяин и принимает царя как пожаловавшего к нему долгожданного и дорогого гостя. Царь наверняка это осознавал, конечно не мог не осознавать, пусть как-то по-своему, смутно, неразличимо, не находя подходящих слов, но сами стены подсказывали. И мысленно обращался к нему, Серафиму, из его рук принимал причастие…
Иными словами, Серафим как сопространственник незримо сопровождал царя в Сарове, присутствовал рядом… именно незримо, поскольку царь не мистик и для него
И вдруг явил себя зримо. Бесплотный – воплотился – если не весь целиком, то частично, в одном, но вполне реальном, осязаемом предмете. Предмете особом, предназначенном для одного Николая, ему адресованном: в этом его отличие от уцелевших после Серафима реликвий – икон, одежды, утвари (они открыты для всеобщего обозрения и поклонения). Конечно, это тоже чудо – и только так его следует воспринимать: Николай получил от Серафима письмо. Да, от того самого почитаемого в семье и ныне прославленного Серафима, который умер за много лет до его рождения. Получил, как если бы он был его современником. Так сопространственники сблизились во времени; может быть, время для них исчезло и сквозь него проступила бледным свечением вечность…
Когда царь на следующий день после Саровских торжеств посетил Дивеево, он спросил, остались ли в живых те, кто видел Серафима, бывал у него, сохранил о нем воспоминания. Ему назвали Елену Ивановну Мотовилову, вдову Николая Александровича: она, мол, еще девочкой удостоилась счастья видеть, слышать, знать великого старца. Ей, отрываясь от молитвы, Серафим показывал, как колоть двумя камушками орехи. Ставил ее, маленькую, перед собой на стол. А однажды велел всем поклониться ей как будущей великой госпоже, хранительнице Дивеева… Царь обрадовался и пожелал встретиться со столь замечательной женщиной. Его отвели в маленький домик, где одиноко жила Елена Ивановна, состарившаяся, но не утратившая бодрости, остроты ума, любви к храму и горячей, пламенной веры. Она потому-то и поселилась здесь, рядом с монастырем, чтобы не пропускать ни одной службы.
И когда Елену Ивановну представили царю, она, низко поклонившись ему, вынесла из комнаты письмо, запечатанное хлебным мякишем, высохшим и зачерствевшим, и вручила Николаю в руки. При этом она сказала, что письмо от Серафима: оно хранилось у нее много лет, дожидалось этого часа. Незадолго до смерти Серафим поведал ей о том, что она доживет до обретения его мощей и узрит царя, которому и велел передать письмо. Царь взял его и спрятал в карман, чтобы прочитать после, наедине, без свидетелей. Содержание письма нам, увы, неизвестно. Но до нас дошли сведения, что царь, прочитав письмо, разрыдался…
Очевидно, Серафим заранее предупреждал царя о его будущих мучениях, скорбях и трагической участи.
Глава пятая. Умерли и воскресли
А что же мощи преподобного Серафима, уже обретенные и прославленные, причем по высочайшей воле, в присутствии самого царя, при стечении множества народа? Что с ними стало в последующие годы правления большевиков? Какова их дальнейшая судьба?
Конечно, для большевиков они были не просто чужды – ненавистны, и прежде всего потому, что их почитание приобрело такой небывалый, неслыханный, поистине всероссийский размах, символизируя при этом единство царя и народа, веру в православные святыни, в церковь как столп и утверждение истины. Да и сам преподобный с его слишком явной, превышающей всякую меру, избыточной святостью, совершаемыми – по молитвам ему – необыкновенными чудесами очень уж был для них неудобен. Неудобен, поскольку
Веру в заступничество старца трудно было назвать суеверием, слепым фанатизмом, а еще труднее вытравить ее из души не только верующих, но и даже самых закоренелых атеистов. Ведь одно дело зажигательные речи, призывы и лозунги, провозглашаемые с трибуны, перед завороженно внимающей им толпой, под развевающимися красными знаменами, полотнищами и стягами, а другое – уединенный разговор со своей совестью, беспокойство за детей и близких, ночные страхи, мольбы и надежды. Поэтому вера в Серафима не угасала и у безграмотных, робких, забитых красноармейцев, у их лихих вожаков и командиров и даже у несгибаемых комиссаров. А если не у них самих, то у их жен, в трудные минуты тайком, со слезами, горячим, сбивчивым шепотом призывавших на помощь батюшку Серафима.
Вот характерный эпизод, относящийся к двадцатым годам – тем временам, когда сначала вскрывали мощи и изымали церковные ценности, старались оклеветать и дискредитировать священнослужителей, глумились над богомольцами, а после этого закрывали святые обители – в том числе и Саровский монастырь. Да, закрывали под разными предлогами, опечатывали храмы и насильно, с угрозами и руганью выселяли из него монахов – некоторых арестовывали, ссылали, иных расстреливали прямо на месте послушания. И вот присланному из центра в Саров уполномоченному ночью во сне явился преподобный Серафим, притронулся к нему посохом и произнес: «Я живой». Можно по-разному толковать эту фразу, но до конца ее смысл вырисовывается, если учесть, кому она адресована, для кого предназначена. Для уполномоченного, убежденного в том, что от умершего Серафима ничего не осталось, кроме… нет, даже не мощей (он вряд ли осознает их значение), а – иссохших, пожелтевших костей. Поэтому преподобный и опровергает его фразой о том, что он жив, – жив истинной жизнью, что он, умерший, на самом деле живее всех тех, кто считает себя вправе в его отсутствие здесь всем распоряжаться, кощунствовать и творить бесчинства.
Иными словами, я живой, а вы – мертвые, а что мертвые могут сделать живому!
Проснувшись на следующее утро, уполномоченный обнаружил глубокий рубец на том месте, которого коснулся посох преподобного. Он спешно собрался, перепоручил все дела другому и уехал прочь из Сарова.
По всем подобным причинам ненавистные мощи не могли не внушать опасения, даже затаенного страха, но как с ними быть? Выставить напоказ, на всеобщее обозрение, как останки других святых во время кампании по вскрытию мощей? Да, они, собственно, были выставлены, но вот что пишет один из исследователей: «В истории со вскрытием мощей преподобного Серафима Саровского существует некая загадка. Во-первых, мощи не были тогда ликвидированы, как то предписывало постановление наркомюста. Во-вторых, что тоже странно, вскрытие не стало почвой для развертывания атеистической пропаганды».
Перенесение мощей преподобного Серафима Саровского в Дивеево. 1991 г.
Некая загадка – в воздействии личности Серафима, его святого образа, внушавшего веру даже неверующим. Очевидно, власти смутно осознавали, что вскрытие мощей не лишит их благодатной силы и не подорвет благоговейного почитания старца среди народа. Да и неизвестно, к чему это приведет: сколько уже было протестов и возмущения против подобного вскрытия. Верующие вставали на защиту, поднимались всем миром. Безоружные, не боялись нацеленных на них винтовок, готовы были умереть, но не допустить осквернения святынь. Поэтому выход один: точно так же, как мощи были обретены, они должны быть… утрачены. Так же, как ожили, – должны сгинуть, исчезнуть, кануть.