Дивизия цвета хаки
Шрифт:
Керосин
К утру распогодилось. Экипаж, проклиная «психов» (это нас), поднялся, забрал поильник. Я решил лететь в Кундуз. Отряд уходил под Саланг.
«Сиротская» афганская зима выматывала душу слякотной тоской. Все съеживалось, прилипало к костеркам и закопченным чайникам. Солдаты на блокпостах смуглели на глазах. Ну конечно, помыться негде, а погреться – так возле коптящей солярки.
Вертолет, с желтым дополнительным баком для горючего внутри, минут двадцать набирал высоту. Так же нудно мы снижались над Кундузом. Моджахеды научились сбивать наши «вертушки».
В Кундузе я вылез, распространяя запах керосина. Когда поднялись над Пули-Хумри, я обратил внимание, что под ногами как-то странно хлюпает резиновая губчатая дорожка. Мазнул пальцем. Мать... керосин! Откуда? Техник сидел ко мне спиной на откидной скамейке при входе в кабину. Так, не будем паниковать... Бак с виду целый... Канистры (на хрена ему четыре канистры?) стоят нормально. Вот оно! Широкой прозрачной полосой керосин стекал по резервуару. Горловина была неплотно закрыта. А теперь только искорки не хватает... Я постучал по широкой спине вертолетного прапора, показал на бак и сунул ему под нос палец, смоченный керосином... А канистры ему вот для чего нужны были... Что может продать авиатехник? Да только керосин. У афганцев он пользовался особым успехом. Они им даже лечились. Смешивали зеленые орехи с «горючкой» и натирали свои радикулитно-артритные места. Помогало.
Не делать умное лицо
Я совершенно точно помню: в Афганистане (ни в начале восьмидесятых, ни в середине) я не думал о будущем. Даже о самом ближайшем. Что будет через год-два, меня не интересовало. Сегодня, завтра – да! Нас поглощала эта страна своим фатализмом.
Гибель своих? Да, скорбели день-другой.
Гибель афганцев? Хо-хо! Речь не о национализме. Просто афганцев, сиречь пуштунов, ненавидели все. Но больше всего – таджики и узбеки. Это как внутренняя кровная распря России и Украины, чеченцев и ингушей.
Зато Афган был гениальной машиной для массового уродования советской молодежи.
Мы уповали на систему. Делай, что она велит, – и не пропадешь. Каково же было мое удивление, когда я понял, после того как «распалась цепь великая», что все мы «от солдата и до маршала» и были этой системой. И ничего другого. Сами себя оболванивали, сами себя давили, и слепота и лень душевная были нашими.
Так. Хватит этих послепожарных рассуждений. Тем более что навеяны они сущим пустяком: коротким описанием одного афганского хозяйства.
Как всегда, мы вошли в этот крестьянский двор после бомбежки, без приглашения хозяев. Дом уцелел, а иначе зачем бы мы входили?
Вот мои корявые карандашные пометки:
«Похоже на дворы в Юж. Даг. (Южном Дагестане). Хлев отдельно. Забор – дувал. Амбар. Крыто камышом. Два этажа. Крыш. глинобит. Саман. Дерево. Кумганы. Паласы. Первый эт. – хоз. Камыш.
Удивительно, но в чистеньком сортире не пахло дерьмом. Он был настолько подозрительно глубок, что один из бойцов бросил туда, под общий смех, гранату.
Я заметил, что в доме не было верхней одежды: ни взрослой, ни детской. В хлеву уже изрядно посвежел воздух, все двери были открыты, а обиходная утварь лежала будто на просмотр. Они ждали нас... Солдаты набивали карманы сухими фруктами – тутовником, урюком, кишмишем. Кто-то хотел забрать сахар. Я вяло попытался его остановить: «Не бери. Им зимовать». Подействовало.
На обратном пути пришлось надолго, часа на два, притормозить. По всем признакам участок дороги между кишлаками Махмадхейль и Даври-Рабат приготовил нам парочку сюрпризов. Начнем с того, что было пасмурно и никакая авиация помочь нам не могла. На полях придорожных пусто. И ни одного скота: «ни вола, ни осла...» Соответственно, не было и людей на дороге. А ведь пора возвращаться с базара в Даври-Рабате или в Кундузе. За нами шли четыре афганские бурбухайки, вроде бы им нужно было на Ирганак и в Мазари-Шариф потом. Так вот, на предложение обогнать колонну они не отреагировали. Вернее, просто отстали еще метров на пятьсот.
Ну, не ошиблась разведка. Пару «закладок» они приметили. А поскольку ни обойти, ни объехать, то делом занялись саперы. Заряды были добрые: мина-«итальянка» и фугас, поставленный на «неизвлекаемость». Просто под ящичком с тротилом, обернутым холстиной, укладывалась граната с выдернутой чекой или мина противопехотная с поводочком.
У них было много хитростей. Но почти всегда они усиливали заряды поражающими элементами – кусками железа, рубленой проволокой, щебнем.
Снимать фугасы никто не собирался. Обстреляв вокруг все, что можно, из всех стволов, колонна подалась назад, и саперы рванули накладными зарядами оба подарка. В этих случаях очень неуютно стоять на дороге. Самое время ударить по колонне. Так и бывало частенько.
В сумерках я добрался до нашей палатки, грязный и промерзший. Наткнулся на смешливо-иронический взгляд Махно. Он пробурчал, что все эти поездки впустую – о них ведь нельзя ни слова написать. Но главную новость приберег к чаю:
– Саня, тут из Ташкента звонили, из отдела кадров. Ну, майор, который нами занимается. Он слюной брызгал, орал: «На каком основании вы отправили корреспондента?.. Что вы там удумали?» Я ему попытался объяснить, а он: «Где я вам среди года другого корреспондента найду?» И трубку бросил. А потом еще Игнатову звонил. Вернется Куюня...
– Вот приедет если... У самолета застрелю, – мрачно пообещал я.
Все. Хватит. Пора в отпуск. Ну хоть на недельку. Я хотел встретить Новый год дома. Надежды было немного. Но Игнатов (вот психолог был, учуял, что лучше отпустить) сказал: «Отпуска тебе не будет. А две недели, без дороги, дам». Еще он мне поручил попутно – я собирался съездить домой в Махачкалу – передать в Волгограде подарочки жене. Я с радостью согласился. Знал бы, в какие волнения мне это выльется!