Дивизия цвета хаки

Рамазанов Алескендер

– Да только про него и говорили... А что?

– Нет, про то, что Ленин и Чайковский были знакомы? Говорил?

– Ну, не совсем так...

– Вот это твое «не совсем» сейчас предмет дискуссии внизу. Они там всерьез обсуждают, считать Чайковского революционером или нет... Борода их смущает... Вроде как у Маркса... Ладно, ты не очень распространяйся... Нужен будешь, вызовем.

Отдадим должное «дзержинцам». Начальнику политотдела об этом случае они не рассказали.

Не про Афган...

Строительную команду у меня отобрали. У Игнатова теперь душа болела за Дом офицеров. По дивизионным меркам

это была пирамида Хеопса. Большой бетонно-металлический сарай, обшитый изнутри деревом. Даже специального «инструктора по дереву» выписали из Союза. Такой мастеровитого вида мужичок в поношенном пиджачке.

Любопытно, как фильтрует память события. Вот осталась ссора с начальником Дома офицеров. Тимошенко или Тимохин, не помню. Мы с ним вроде в приятельских отношениях были. Но вот для работы им понадобились инструменты. Дал, как людям, – у меня был хороший набор. Загубили, испохабили. Плотницким «перышком» бетон тесали, на ключах грани побили, да и все в извести, в краске. Я разозлился, помню. Без инструмента в таких условиях человек ни хрена не стоит. Иди в бой с голыми руками! А что значит в Афгане накопить такой набор? Тут и подарки, и из Союза железо привозное (вместо еды и водки!), и благоприобретенное по случаю. Я гордился тем, что приходили люди, зная: есть в редакции и ключ редкий, и дрель, и рубанок нормальный. А тут...

Посланца Тимохина этого я просто на х... от порога послал и больше инструмент не дал. Пожаловались они Игнатову. А тут у меня в гостях был Сергей Морозов, корреспондент «Фрунзевца», родом сам из Грозного, земляк, значит.

Ну, пошли за компанию на разборки.

Игнатов стоял у Дома офицеров, как Петр на «брегах Невы». Издалека еще грозно начал: «Что ты, Рамазанов, морда нерусская, почему работу тормозишь? Тебе ведь помогали? Смотри у меня! Отдай инструмент!»

Серега Морозов шепнул: «Вот почему я и не хотел служить в дивизионке, да в войсках...»

Инструмент на погибель я отдал. Ну не весь, конечно. И не самый лучший. Но к Дому офицеров и его начальнику близко не подходил. А слова Морозова засели в душе. Так и буду «мордой нерусской»?

Да вот ведь что было несообразно. По духу, по культуре, по образу жизни я был больше русский, чем... многие Ивановы да Петровы вокруг. Слов «манкурт», «маргинал» тогда в ходу не было. Слава богу, и теперь они не в ходу! Но вот многие кровно-русские даже песен своих не знали. А меня бабка Мария во младенчестве казачьими песнями убаюкивала да Лермонтова напевала: «Злой чечен ползет на берег...»

Эх, бабушка, зло-то я в основном видел не от чеченов и евреев, про которых любят анекдоты рассказывать. Они-то были в те годы нормальные ребята. А вот свои, голубоглазые, с пшеничными волосами. Они меня только за одну фамилию – Рамазанов – в дерьмо пытались запихать. Ну, с кем поведешься...

А с другой стороны, чего чистокровному «болдырю» жаловаться? Интернационализм – это выдумали немцы, евреи и грузины, когда, каждый со своим, на Русь шли. А тут в своей крови «неоднородной» война идет. А уж извне – какой там «мир и благоволение»? Чушь все это!

Что же это за храм такой – «братство народов», если он годами создается и днями рушится?

Это уже не про Афган...

Глинобитная песня

Работы по обустройству типографии приобрели характер культа. Не буду отводить здесь себе роль верховного жреца, хотя был «за все ответчиком», командиром и начальником. Просто действовал личным примером, потому что и мне эта работа была в радость. А солдаты, эти чистые душой крестьянские

парни, они весной особо скучали по созидательному труду. Да и потом, они делали все для себя. Здесь им предстояло жить, работать, «тащить свой Афган». Думаю, что свою роль играло и чувство ложной вины (о, это мощная штука!), ведь их сверстники в батальонах несли боевую службу, выходили в рейды, они видели, как мимо проносились БМП и БТРы, облепленные грозно-грязными воинами, увешанными оружием разных систем. По поводу «грязных» поймите правильно: через пятнадцать минут езды на БМП по проселку в Афгане, если ваша машина не головная, человек покрывается слоем пыли, которая по сухой коже катается как крахмал, а соединяясь с потом, превращается в липкую грязь цвета какао.

Но, думаю, я это чувство несуществующей вины со своих ребят снял. При любом удобном случае разъяснял, что в армии, где все служит силам разрушения и потребления, редакция – одна из немногих созидающих, производящих структур. И этим нужно гордиться. А то ведь чувство вины – опасная штука для нормального человека: немногие герои переживают его без последствий. А зачем Родине столько шизиков?

Итак, месили глину, формовали кирпичи, армируя их резаной соломой, укладывали кабель, цементировали кусочками, под рейку двор, по мере отыскания цемента. Делали многое другое, как песню пели за братским столом, т. е. работали, не думая об ином. Попробуйте думать о чем-нибудь другом, когда поете, кроме песни. То-то. Одно что-то не получится...

О чистоте

Вечная афганская проблема (да только ли афганская? Армейская, национальная!), где бы солдатику помыться и умыться на новом месте, сначала решалась по-человечески.

Рядом с офицерским модулем стоял загаженный, прокисший и заплесневевший вагон-душевая. Загадили его сами офицеры и прапорщики. А комендантская рота не горела желанием вылизывать чужие сопли.

Я договорился с комендантским прапорщиком, что мои ребята вагон-душ в порядок приведут, а за это сами будут им пользоваться. Ударили по рукам.

Я выдал краны, лейки, бруски для решеток, краску – это очень ценные были материалы! Вагон ожил. Хоть и холодная вода, но была. Потом бак на крыше залатали и типографской краской вычернили. Вот и теплая водичка. Просто у нас для своей баньки пока не хватало сил и средств.

Все шло нормально, пока в одно прекрасное утро моих ребят не вытолкали взашей из умывальника штабные крысы. Да еще ко мне претензии имели: нечего солдатам с офицерами морды умывать. «Я тут душ хочу принять, а солдат меня голым видит», – буквально так мне выговаривал красномордый холеный майор. Ну что же, ваша правда, бояре. Я и сам в солдатский сортир ходил по вечерам либо старался занять очко в дальнем углу. Да еще при этом чтобы без погон, в майке или в куртке камуфляжной. Это мы понимаем... Негоже солдату естество офицерское видеть... Будь по-вашему!

Солдаты без моей команды вывернули наши краны и лейки. Это было дорогое удовольствие. А решетчатый настил я запретил снимать. Пусть пользуются. Скандал последующий я пережил, доказав свою правоту. А вагон-душ вскоре вновь превратился в сортир. Офицеры умывались из чайника за модулем. Потом им поставили сосковый рукомойник. Один на сорок человек.

Тем временем со свалки (она была покруче, чем Зона в «Сталкере» у Стругацких) бойцы притащили огромный (на роту!) умывальник на десять сосков, с отличным стоком-раковиной и резервуаром литров на двести. Привели в божеский вид. Ввинтили новые краники, заменили соски. Да еще уложили нагревательный элемент в резервуар. Все. Гуляй, душа!